Несокрушимые - [9]

   — Станешь на сём месте и будешь говорить всем одни слова: «Добро пожаловать в обитель, святой Сергий примет и приветит каждого».

Сам встал рядом с Гузкою и поднял тележную оглоблю.

   — Святой Сергий примет и приветит каждого, — старательно произнёс Фока.

   — Запомни, ничего большего, — сказал Корнилий и потянул тележку.

Внутри крепости было многолюдно, помещений не хватало, их отвели только тяжелораненым и больным. Остальные располагались под открытым небом. Самые хозяйственные уже разбили телеги и вкапывали столбы, древесный хлам шёл для навесов. О перегородках не думали, жизнь каждого была на виду.

Тройка с Гузкой в коренниках держала путь к больничному корпусу. Корнилий, хоть пристяжная не из резвых, знал, куда лучше направиться, так что продвигались без долгих остановок. Одна беда — уж больно досаждали собаки, которых собралось здесь великое множество. Они яростно грызлись друг с другом, случалось, бросались на людей, и все, без исключения, цеплялись к Гузке. То ли её кочерга, то ли крикливый голос, то ли сама она вся возбуждали устойчивую собачью неприязнь. Так и шли они, окружённые злобно лающим клубком. Наконец пришли. Корнилий пошёл было отыскивать место, но Гузка его остановила.

   — Постой, батюшка, я чаю, помер хозяин. Недалече отседа мне будто иглой сердце проткнуло, хотела остановиться, да псов забоялась.

Корнилий подошёл к Еремею, оглядел его и перекрестился.

Боже, прими душу усопшего раба Твоего...

Гузка завыла. Корнилий подошёл, положил ей руку на спину.

Поплачь, сестра, поплачь. Я послухов пришлю для помощи, и сам помолюсь о душе его.

Оська топтался, не зная, что делать. Ему было жаль ч у старую женщину, он готов был помочь её безутешному горю, хотя как соседка она доставляла ему немало хлопот. Дядя Еремей, тот мужик справедливый, жаль, что помер. Оська сделал шаг к тележке, чтобы проститься, Гузка подумала, что он собирается уходить, и повисла у него на руке.

   — Ось, а Ось ты же не бросишь меня тута. Вишь, хозяин помер, куда я теперь? Сыщи доченьку мою, сиротиночку, пусть на батьку придёт поглядеть. И ты вертайся, мы ж теперь одна семья.

Отправился Оська Марфу искать. Слышал, что её куда-то братан уволок, значит, надо самого найти.

С Данилой же, с той поры, как принял из рук Оськи обеспамятевшую окровавленную девушку, случилось вот что. Испугавшись её вида, он передал командование сотней своему помощнику Брехову, а сам, взяв Марфу на руки, поскакал в монастырь. По пути она пришла в себя и, узнав своего спасителя, радостно уткнулась ему в грудь. Данила придержал коня и склонился над ней.

   — Ну, слава Богу, оклемалась девонька, я уж думал совсем плохо дело. Куда ранетая?

   — Вроде никуда.

   — А кровь откуда?

   — От сильника, которого Оська порешил.

Данила презрительно усмехнулся:

   — Вот недотёпа! Он и курёнка не зарежет, покуда весь не окатится.

Марфа не захотела вступиться. Она покоилась в объятиях красавца Данилы, о котором так долго мечтала, ни о ком другом ей сейчас не хотелось ни слышать, ни думать.

Данила, переменив голос, сказал, что дом Марфы сгорел, а что стало с её родителями, покуда неизвестно, потому он отвезёт её в лавру и попытается пристроить к инокиням, но для верности ей нужно снова впасть в беспамятство, чтоб монашки не противились. После он её оттуда заберёт и под венец сведёт. Пойдёшь? Марфа только крепче прижалась в ответ, она и так была почти в беспамятстве.

Въехав в монастырь, Данила повернул к царским чертогам и на подъезде увидел двух самых главных инокинь, которых в обиходе здесь звали королевинами. Они и вправду были царского рода. Одна — Марфа Старицкая, племянница Иоанна Грозного, другая — Ксения Годунова, дочь царя Бориса, в иночестве Ольга. Марфа — толстая, небольшого роста, из тех, что в народе зовут кутафьями. Ксения — будто сказочная царевна: высокая, статная и такой красоты, что у Самозванца, задумавшего извести всех Годуновых, не поднялась на неё рука, оставил себе на потеху. Данила поклонился и сказал:

   — Помоги, матушка, девице несчастной, только что у воров отбил, не в себе она.

Марфа нахмурилась:

   — Ты почто, смерд поганый, с коня не слазя тако говоришь?

Никак не могла отстать монахиня от прежних, царских привычек. Ксения вмешалась:

   — Оставь его, матушка, — и махнула служкам.

Данила отдал им девушку и, соскочив с коня, пал перед ней на колени:

   — Ай, спасибо, царевна, за доброту! Воров побью, вернусь за сироткой.

   — Ступай с Богом, — ответствовала Ксения и бросила мимолётный взгляд, но такой, что Данилу, как крапивой ожгло. Залился краской и, чтоб себя не выдать, взметнулся птицей на коня и умчался. Для Марфы взгляд Ксении тоже не остался незамеченным.

   — Никак не успокоиться тебе, блудница, — вполголоса проворчала она, — всё зенками срамными стреляешь.

Ксения ничего не ответила и опустила глаза долу.

Гак бедная девушка из Служней слободы очутилась в царских чертогах, выстроенных для самого царя Иоанна. Тут и нашёл её Оська, которому рассказали те, кто видел приезд Данилы. Марфа уже полностью пришла в себя, отмылась, переоделась. Оська так и ахнул: до чего хороша! А Марфа не на него, за спину смотрит: не привёл ли братца? Оська, что ж, привык к такому, хотя и надеялся, что после случившегося в коровнике отношение к нему изменится.