Несокрушимые - [40]

Ананий, несмотря на немногословность, не успевал отвечать на обрушившиеся вопросы. Спасало то, что старец часто не добивался точных ответов; в его голове с поразительной быстротой совершались собственные умозаключения, а на их основе возникали видения, зачастую очень далёкие от действительности. Нарисовав таким образом картину осады, Авраамий воскликнул:

   — Твой рассказ должен услышать сам государь. Он доверяет более чувствам, чем разуму. Да, да, чтобы добиться царской помощи, нужно впечатлить его. Я научу как. Скажи, что за время осады тебя уязвило более всего?

Ананий сразу представил глубокую воронку на месте убогой кибитки, и последующий крест — всё, что осталось от Груни и ребятишек. Две слёзные дорожки скользнули на бороду. В нескольких словах поведал он о своём горе; Авраамий преклонил колени перед иконами и сочувственно произнёс:

   — Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, у них ныне ни болезней, ни воздыханий, но жизнь бесконечная... — потом подошёл к Ананию и заглянул ему в глаза. — Глубока скорбь твоя, и многие страждут такоже, но у царей иной счёт, их сердца смущаются лишь от всеобщей унылости и вселенского горя. Сможешь ли припомнить нечто великое, что более всего сокрушает дух и досаждает людям в осадном сидении?

Ананий подумал и сказал:

   — Теснота... от великого скопища людей теснота проистекает и злость...

Он старался говорить понятными старцу словами, но они в его устах звучали слишком неуверенно. Рассказать бы, как плохо бывает человеку, когда нельзя укрыться от посторонних глаз ни с бедою, ни со срамотою; сколь много скверны поднимается тогда из глубин человеческой души, и обида, и зависть...

   — Что ты? О таком нельзя даже заикнуться! — вскричал Авраамий. — Если сказать, что в лавре много людей, то как можно просить о присыле новых? Государю нужно давать иное, он любит про разные чудеса и знамения, чтобы по воле Отца Небесного нечто возникало или исчезало и требовало его царского участия, понимаешь? Неужели вам там ничего не являлось?

   — Являлось... половина людей исчезло.

Авраамий подскочил и заглянул в усталые глаза Селевина. В жарко натопленной палате вдруг разом начали сказываться все напасти прошедших суток: бессонная ночь, трудный, полный опасности путь, дорожный холод.

   — Ну иди, иди, покормись и отдохни, завтра договорим.

Ананий с трудом добрался до ночлежного места. Он весь день провёл в седле, надеясь достигнуть Москвы засветло. Так бы оно и вышло, кабы не заминка, случившаяся уже на подъезде, в селе Кулаковке. Место это было бойкое, населённое теми, кто промышлял извозом на Троицком тракте — возчиками да мастеровыми. Между ними постоянно устраивались кулачные бои, что и дало название селу. Здесь в большой харчевне путешествующие обычно делали последнюю остановку перед въездом в Москву. Приметив, что Воронок стал слишком часто спотыкаться, Ананий решил дать ему небольшой отдых. Однако всегда весёлое село встретило безлюдьем и мёртвой тишиной. Только древняя старуха потрясала руками над телом, неподвижно распростёртом у входа в харчевню. Ананий слез с коня и наклонился над несчастным, лицо которого было залито кровью. Ранение произошло недавно, потому что кровь ещё не застыла и тяжёлыми каплями падала на снег. Старуха тоже не успела прийти в себя: ужас стоял в её выцветших глазах, а беззубый рот раскрывался по-рыбьему, без звука. Напрасно было надеяться услышать от неё какие-нибудь объяснения. Раненый тихо постанывал, и Ананий внёс его в дом.

Большая и обычно шумная горница, наполненная простуженными голосами путников, радующихся скорому окончанию долгой дороги, на этот раз была пустынна и тиха. На голос Анания лишь колыхнулась занавеска, отделяющая хозяйскую половину, да послышалось сдавленное рыдание. Пришлось шумнуть построже, только тогда показалась испуганная, плачущая баба. Ананий приказал ей заняться раненым. Она с громкими причитаниями заметалась по горнице. Уверившись в миролюбии приехавшего, стали появляться и другие обитатели. С их помощью удалось узнать о том, что произошло.

Антип, так звали раненого, слыл здесь за доброго колдуна. Годами был не стар, но великие чары и кудесы мог на людскую пользу творить — помогал от хвори, сглаза, лихого человека, дурного заговора — к нему и шёл всяк со своей бедою. Никакой корысти через свой дар не имел, лишь единожды изменил сему правилу, когда взял в жёны Дуняшку, первую здешнюю красавицу. Не иначе как приворожил гордячку. Недавно случилась беда: налетели казаки из Тушинского стана, многих в селе пограбили, а у Антипа молодую жену увели. Кулачные бойцы проявили тогда удивительную робость и даже не пытались противостоять разбойникам. Антип не стал их стыдить, но так глянул, что их от стыда пот прошиб. Бросился вдогон сам и скоро нашёл свою Дуняшу в воровском стане. Похитители потребовали выкуп. Пристыженные сельчане собирали его всем миром и вручили в назначенный срок. Два дня назад женщину вернули, а ныне те же самые воры налетели и забрали её снова. Антип молил их добром, взывал к совести — всё напрасно: ржали, как дикие жеребцы, и новый выкуп потребовали, не то, сказали, пустим Дуню-колдунью на казацкую утеху. Не стерпел тут Антип, пригрозил охальникам, те пуще загоготали, а отсмеявшись, посуровели и спросили: знаешь, поди, что с бодливой коровой делают? Рога сбивают! Тут и ударили саблей.