Несколько способов не умереть - [23]

— Я к вам, — сказал он, улыбаясь.

Тот взял повестку, приподнял брови, с легким удивлением глянул на Вадима, кивнул на стул. Вадим сел. Значит, угадал. Минин повертел повестку, отложил ее в сторону, достал из ящика стола большой белый бланк, посмотрел на Данина, но уже без удивления — с улыбкой, — сказал:

— Давайте знакомиться. Я следователь районной прокуратуры Минин Сергей Алексеевич. Позавчера мною возбуждено уголовное дело по факту преступления, совершенного в отношении гражданки Можейкиной. Вас я буду допрашивать в качестве свидетеля. Давайте запишем ваши данные.

Пока Минин заполнял протокол допроса, Вадим разглядел следователя и решил, что ему повезло. Этот получше, чем тот, что у окна, пораскованней, посимпатичней, к тому же, видимо, Вадимов ровесник, наверняка неглуп и с ним можно найти общий язык.

Следователь закончил писать, протянул ручку Данину, пододвинул к нему протокол:

— Распишитесь вот здесь, об ответственности за дачу ложных показаний.

Вадим невольно замер, на мгновение будто выстудилось нутро, а в лицо, наоборот, дохнуло жаром. И почему-то закостенели пальцы. Он знал, что по нему не видно, когда вот так обдает лицо жаром, не краснеет оно, но все равно неудобство почувствовал, будто высветили его одного в этой комнате, будто мощные прожекторы направили в самые его глаза. Ложные показания! Он будет давать ложные показания? Ну конечно. Его ведь просили об этом, умоляли… Он ведь помнил, как она просила, он видел глаза ее в тот момент, в них страх был, искренний, настоящий, она о смерти говорила, и он поверил ей и сейчас верит. Ложные показания… Нет… Это не ложные показания. Он ничего не соврет. Он просто не скажет кое чего. А может быть, и впрямь это кое-чего ему показалось. И зачем себя подставлять под удар, вызывать будут, дергать, зачем ввязываться не в свое дело, и так уже ввязался сдуру. Хватит. Ничего не случится, не преступление же он, в конце концов, совершает. Мало ли какие ссоры у знакомых людей бывают, сами разберутся и без помощи прокуратуры. А может, родственник ее этот белобрысый красавец, может, племянник любимый или братец двоюродный — ведь как она молила. И не дрожала уже рука, когда брал ручку, когда подпись свою, корявую, некрасивую, — почти до тридцати дожил, а так и не научился расписываться — выводил. И, отложив ручку, посмотрел на следователя прямо и открыто и не чувствовал вины за собой преждевременной за то, что расскажет сейчас, и за то, что не расскажет тоже.

Он говорил спокойно, неторопливо, изредка замолкая, припоминая детали. И о том, почему по этой улице решил пойти, рассказал, и о том, как голоса услышал, как испугался поначалу и уйти решил, но как пересилил себя и на помощь кинулся, рассказал, что темно было и что лежащее тело только углядел и еще три силуэта над ним, и о том, как находчиво слово «милиция» на помощь призвал и как рванулись неизвестные в разные стороны. Даже постарался припомнить, во что одеты они были, но за точность не поручился, мог и перепутать, ночью, как говорится, все кошки серы. Следователь записывал старательно, понятливо кивал головой, несколько раз с одобрением и с долей уважения даже посмотрел на Вадима. Хороший парень этот Минин, с ним легко.

— Значит, во дворе совсем темно было или горели какие-то окна? — спросил Минин, отложив в сторону ручку и массируя уставшие пальцы.

— Не помню… не помню, — Вадим подумал. — Или нет, горело одно или два, не помню, — и спохватился запоздало, значит, не так уж и темно было. — Но до нас свет не доходил. Хотя, когда один из них побежал, на мгновение влетел он в эту полоску света, спину я его увидел, неестественно белые кисти рук…

— Кисти рук… — повторил следователь и раздумчиво посмотрел на Данина. — Хорошо детали ловите. Пишете?

— Немного.

— По спине описать могли бы его? По тому, как бежал, как плечами и руками двигал, как ноги ставил? Короче, какой он?

— Я понимаю вас, — ответил Вадим. И, как на экране, увидел опять этого белобрысого — пружинистого, тренированного, расслабленного в то же время, пластичного, породистого, и лицо его увидел, живое, уверенное, чуть хищноватое, совсем не испуганное, а скорее досадливое. Припоминая, Вадим глядел на следователя и в какое-то мгновение понял, что поймал тот что-то в его глазах, что-то упрятанное, укрытое тщательно, недосказанное, потому что искорка недоверия промелькнула у Минина во взгляде, и насторожился он как-то вдруг, будто понял интуитивно, о чем думал Данин в эти секунды. И оборвалась враз протянувшаяся между ними с самого начала разговора ниточка взаимного доверия и взаимного понимания. Сначала оборвалась, а потом исчезла бесследно. Вадим отвел глаза, будто ненароком, случайно, как бы заслышав шаги в коридоре. И вопросительно посмотрел на дверь, и, когда та так и не открылась, вернулся взглядом к столу, к белому листу протокола, и, не поднимая уже больше головы, словно в задумчивости, повторил:

— Я понимаю вас. Праздный он, самолюбивый, уверенный в себе, разжатый, раскованный, трусоватый в то же время…

— Симпатичный? — быстро спросил Минин.

И хотел было уже Вадим вскинуть глаза, даже голова чуть дрогнула, дай бог незаметно, но напрягся вовремя и удержал себя, и продолжая смотреть на протокол, ответил ровно: