Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса - [9]

— На сей раз наркотик повлиял на меня иначе, но столь же необычно, — продолжал Пендер, от волнения комкая и не договаривая фразы. — Мои ощущения претерпели странную метаморфозу, казалось, я стал воспринимать мир посредством какого-то одного из пяти органов чувств — попеременно во мне преобладало то зрение, то слух, то обоняние… Знаю, вы поймете, если скажу, что слышал явления и видел звуки. Разумеется, ни в одном языке нет адекватного определения подобного феномена, но я утверждаю, что видел бой часов, как реальный предмет. Видел звуки звенящих секунд и столь же отчетливо слышал краски в комнате. Особенно цвета этих книг на полке за вашей спиной. Мне чудилось, что красные переплеты глухо рокотали, желтые тома французских книг щебетали, как птицы, коричневые корешки утробно бурчали, а зеленые шторы то тревожно шелестели, то жужжали, как майские жуки. Но я улавливал эти звуки, лишь когда отвлекался, смотрел на другие предметы и думал о них. Хор красок пел совсем негромко, и к нему нужно было прислушиваться. Только тогда звуки обретали свои цвета.

— Известно, что приводит к подобному результату, но это бывает редко, крайне редко, — заметил доктор. — И вы, наверное, вновь начали хохотать?

— Я засмеялся только раз, когда до меня донеслось ворчливое бормотание комода. Он пытался привлечь мое внимание и походил на огромного зверя. Я сразу вспомнил о медведях на ярмарках. В их неуклюжих повадках всегда присутствовало что-то смешное, наивное и вместе с тем возвышенное, даже патетическое. Особенно когда они разгуливают на задних лапах. Надо сказать, все это смятение чувств никак не повлияло на мой рассудок. Голова у меня была ясной, а сознание даже обострилось. Мне захотелось сделать несколько набросков, и я удивился, ибо никогда прежде не рисовал, да меня к этому и не тянуло. Взяв карандаш, я вскоре понял, что рисую портрет той смуглой женщины с крупными и страшными чертами лица и прищуренным левым глазом. Я так хорошо ее нарисовал, что невольно поразился, как мне это удалось. Полагаю, вы меня поняли.

— А выражение ее лица?

Подыскивая подходящее слово, Пендер задумался и, ссутулившись, с отсутствующим видом принялся чертить какие-то фигуры в воздухе. Наконец его осенило, он вздрогнул и, понизив голос до шепота, сказал:

— Я могу описать эту женщину лишь одним словом — чернота. Ее лицо — зеркало непроницаемо черной и злобной души.

— Портрет вы, очевидно, уничтожили?

— Сохранились эскизы, — улыбнулся Пендер и, подойдя к письменному столу, достал их из ящика. — Вот и все, что остаюсь от моих зарисовок, — добавил он, передав врачу несколько набросков на пожелтевшей бумаге. — Видите, одни каракули. Я нашел их на следующее утро. Никакого портрета я не рисовал — только пятна, зигзаги и штрихи. Портрет существовал лишь в моем сознании, и я его ясно видел, но, кроме нелепых ломаных линий, у меня ничего не получилось. Очередной мираж или иллюзия, вроде смены временных ритмов и деформации пространства. Конечно, это прошло, когда наркотик перестал действовать. Но она оставалась со мной, я имею в виду эту жуткую женщину. Она до сих пор здесь. Она реальна, и я не знаю, как от нее избавиться, да и можно ли…

— Она в доме, а не только в вашей душе. Вам нужно отсюда уехать.

— Да, конечно, но как это сделать? Где взять средства на переезд? Моя работа была единственным источником дохода, а после случившихся со мной метаморфоз я не в силах писать. То есть я, конечно, работаю, но мои новые рассказы мрачны и безжизненны, от них веет мертвенным холодом. Вместо веселого светлого юмора в них желчная ирония и гнусные, кощунственные намеки. Чудовищно! Если это будет продолжаться, я и правда сойду с ума.

Пендер отвернулся и обвел настороженным взглядом комнату, словно ожидая новой встречи со страшным призраком.

— Этот дом давит на меня и не дает ни минуты покоя. После эксперимента с гашишем я чувствую себя загнанным в угол. Темная сила завладела мной и одним своим присутствием отравила бившие во мне живительные источники юмора. И хотя я по-прежнему пишу забавные истории, вдохновение мое иссякло, и большую часть рукописей мне пришлось сжечь. Да, доктор, я их сжег, чтобы никто не читал этих кошмаров.

— Абсолютно чуждых вашей натуре и складу ума?

— Абсолютно. Как будто их создал кто-то другой. Они способны вызвать шок, — на минуту писатель прикрыл глаза рукой и негромко вздохнул. — Должно быть, вы чертовски умны, если сразу догадались, что черный подтекст прокрался в мои рассказы извне и был замаскирован под веселую мистификацию. Машинистка, конечно, не выдержала и рассталась со мной. И я боюсь приглашать другую.

Джон Сайленс встал и начал неторопливо расхаживать по комнате. Он внимательно осмотрел картины на стенах, снял с полки несколько книг, рассеянно полистал их, потом прошелся по ковру и, остановившись у камина, повернулся, пронзив Пендера испытующим взглядом. Лицо писателя было серым и осунувшимся, он так и не смог оправиться от испуга, а долгий рассказ его явно утомил.

— Благодарю вас, мистер Пендер, — произнес доктор, и его спокойное лицо озарилось внутренним светом, а в глазах заиграли веселые огоньки. — Спасибо за ваш искренний и точный отчет. Думаю, мне больше не о чем вас расспрашивать. — Не сводя с измученного писателя сочувственного взора, полного доверия и тепла, он попытался его успокоить: — Скажу сразу, вам нечего бояться. Вы совершенно здоровы. У вас нет ни нервного расстройства, ни галлюцинаций, вы столь же нормальны, как ваш покорный слуга. — Пендер глубоко вздохнул и вновь попробовал улыбнуться. — Это просто случай очень мощной психической атаки со стороны враждебной, агрессивно настроенной потусторонней сущности. По крайней мере, мне так кажется.