Несколько мертвецов и молоко для Роберта - [2]

Я частенько слушаю вот так музыку, лежа в своей ванне, почти каждый день за те две недели, что я дома. Сверху, на третьем или четвертом этаже, живет меломан, и магнитофон он берет с собой, даже когда идет мыться. В ванну он залезает по нескольку раз за день, так же, как и я, мне хорошо слышно, как он плещется, и слышна музыка. Он живет на третьем или четвертом, потому что, если бы он жил на втором, музыка звучала бы громче; если бы на последнем, пятом, была бы едва слышна. Я живу на первом, в обыкновенной «литовке», а в литовских домах всегда плохая звукоизоляция.

От удовольствия я закрыл глаза и открыл их только тогда, когда песня кончилась. Я снова включил воду.

Вдруг свет погас, и я очутился в темноте. Было слышно, как из крана лилась вода, а мне сделалось страшно. Маленький мальчик все еще боится темноты.

Я вылез из ванны, голым прошел на кухню, отыскал там упаковку больших свечей и, вернувшись, наставил их на край ванны, на полочку для мыла и зубной пасты, на пол и даже на трубу рядом с ее бельем. Потом я зажег их все и снова лег в ванну, как вампир в свой гроб.

Страх отступил, но мне представилось, что я снова нахожусь там, на войне, потому что тогда, три с лишним года назад, все было почти точно так же… Ванна… Зажженные в темноте свечи… Я лежу в теплой воде, и ее в ванне меньше половины…

Я и еще один парнишка из нашей автороты занимали второй этаж полуразрушенного особняка, и в тот день мы решили устроить себе баню. На нашем этаже была ванна, и мы, натаскав в нее на свой страх и риск восемь ведер питьевой воды, стали разогревать ее чугунные стенки двумя паяльными лампами. За использование питьевой воды не по назначению мы могли получить от нашего командира большой нагоняй, но желание помыться, да еще в настоящей ванне, пересилило, и нам на все было наплевать. Мы тогда не мылись почти два месяца, сами понимаете, что это такое.

Когда вода нагрелась, мы вот так же наставили на пол и на край ванны большие свечи, потому что электричества в особняке не было, и зажгли их. «Прямо Новый год», — сказал он, и это были последние слова, что я от него услышал.

Я ответил, что, скорее все, это напоминает церковь, когда в ней отпевают покойника, а он, улыбнувшись, промолчал. Наверное, глядя на эти зажженные свечи, ему было приятнее думать не о церкви в час, когда в ней отпевают покойника, а о новогодней елке в кругу своей семьи — матери, отца, младшей сестренки и здоровенного кота по кличке Киса Воробьянинов. Он сам рассказывал мне о своей семье, о родителях, младшей сестре, которая перешла в третий класс, и о всеобщем любимце Кисе Воробьянинове. Показывал и фотку, где все запечатлены за празднично накрытым столом, сам он сидел между усатым отцом и матерью с грустными глазами, его сестренка с большим бантом и без переднего верхнего зуба прижимала к груди угрюмого и полусонного кота…

Я залез мыться первым, отмачивался и блаженствовал, наверное, с полчаса, а когда вышел из ванной, растираясь казенным вафельным полотенцем, увидел, что товарищ мой валяется мертвым возле окна — снайпер влепил ему пулю прямо в глаз, — и он уже успел снять брюки, готовясь залезть в ванну после меня…

И сейчас все было так же.

Ванна… Свечи…

Я подумал, что, если сейчас выйду из ванной, увижу своего мертвого товарища снова.

Наверное, я на самом деле немножечко спятил, потому что действительно вылез из ванны и заглянул на кухню, а потом в единственную комнату, где была разложена широкая тахта, стояли два кресла, шифоньер, телевизор с видеомагнитофоном на подставке и книжный шкаф. Все было на месте, не было лишь мертвого товарища у окна с черно-красной дырой вместо левого глаза. Неудивительно, ведь я был дома, а товарищ навсегда остался там, три с лишним года назад…

Мокрые ноги оставляли на голом полу блестящие следы, это на кухне и в коридоре, в комнате был ковер, но заходить в нее я не стал. Я вернулся в свою ванну снова и только лег в нее, как, несколько раз моргнув, лампочка вспыхнула ослепительным белым светом — настолько ярче, чем обычно, что глазам сделалось больно. Я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что из крана хлещет кровь.

Я смотрел на эту кровь и никак не мог понять, как из обыкновенного водопроводного крана вместо воды может литься темная и густая кровь.

Я подумал, что или я окончательно спятил, или сам Дьявол устроился в городе главным водопроводчиком, подсоединил к венам и артериям трубы и пустил по ним грешную человеческую кровь. И я должен был купаться в этой крови. И другие должны были купаться — матери должны купать в крови своих кричащих младенцев, те, кто любит развлекаться в ванне с подружкой, должны трахаться в этой крови, — а кто не хочет купаться, будут эту кровь пить… Может, и мне стоит сделать глоток, подумал я, раз уж кто-то Всемогущий захотел сделать из всех людей вампиров?.. Тогда, хлебнув из крана, мы будем пить кровь друг у друга…

Я подставил под тонкую, чуть толще спички, струйку руку, и только тогда сообразил наконец, что это никакая не кровь, а всего лишь очень ржавая вода. Я совсем позабыл, что из крана может литься очень ржавая вода, очень похожая на кровь.