Несколько лет в деревне - [43]

– Я вам верой и правдой служил, пока можно было. У меня у самого жена, дети…

– Дрова, свечи, сам скотина, – перебил я его, вспыхнув. – Убирайтесь к чёрту сию секунду, куда хотите, гнусный трус! Ещё солдатом называется, на войне бывал, а струсил и растерялся до того, что от страху не знает сам, что говорит.

– Ступайте, отдайте распоряжение, чтобы не тушили, если загорится, – пусть к чёрту горит, чтоб никого не подпускали к тому месту, откуда начнётся, пока я не приду и не осмотрю следов; никуда не денется, по воздуху не полетит, а по следам мы уже одного голубчика привели и других приведём, так и передайте.

Следствие продолжалось. Последние свидетели явились уже порядочно пьяными, так что добиться от них толку было мудрено, да и всё следствие, как не записанное, представляло мало интереса.

На урядника слова Ивана Васильевича произвели сильное впечатление.

– В виду исключительного положения дела, – обратился он ко мне в присутствии всех свидетелей и подсудимого, – в виду возбуждения, я полагал бы следствие на сегодня прекратить и преступника выпустить.

– Вы с ума сошли! – закричал я, вскакивая с места, не веря своим ушам, что он говорит.

– Я попросил бы вас говорить со мною учтивее. Объявляю следствие оконченным и обвиняемого свободным.

– Объявляю вас арестованным! – заревел я, как бешеный.

– Меня? – попятился урядник.

– Да, вас, вас, неспособного написать двух слов связно, неспособного понять, что вы вашим идиотским распоряжением, ночью, в пьяной, возбуждённой толпе можете наделать, неспособного даже побороть вашу трусость, которая и побуждает вас так действовать. Единственное, что могу вам разрешить – это дать нарочного для отправки на меня жалобы становому, что арестовал вас. Ступайте за мной в кабинет. А вы, – обратился я к свидетелям – марш домой. Сидор Фомич! Чичкова отвести на прежнее место, у дверей встань ты, кучер и садовник. Помните, что головой мне ответите, если выпустите.

– Я протестую, – заявил довольно покорно урядник.

– На здоровье, – ответил я.

Устроив урядника в кабинете и отправив нарочного к становому, я пошёл к жене.

– Надо тебе уезжать к Беловым, – и я рассказал, что делалось.

– Я никуда не поеду, – решительно объявила жена. – Во-первых, я не верю тому, чтоб крестьяне за всё сделанное могли проявить такую чёрную неблагодарность, а если они и окажутся способными на такую гадость, то я хочу быть с тобой.

– Дети…

– Куда же я теперь с ними поеду?.. Нет, Господь милостив, ничего не будет, – я не верю этому, а если уж люди действительно так злы, то пусть лучше дети разделят нашу участь. Не стоит жить на свете после этого.

– Конечно, ничего не может быть, просто Чичков делает последние отчаянные попытки, не удастся ли? Ему теперь терять нечего, но остальные, если они не замётаны, с какой стати пойдут за ним?

– Непременно надо сказать крестьянам, что ты их не подозреваешь, – этим сразу ты лишишь почвы человека, которому если и удастся что-нибудь сделать, так только на этой почве.

– Да никогда и на этой почве ничего не удастся сделать. Я теперь совершенно успокоился.

– И я тоже, – отвечала жена.

Я посидел ещё немножко, и когда жена окончательно успокоилась и повеселела, насколько это возможно было при теперешних условиях, скорее – когда мы оба почувствовали себя легко, я встал и сказал:

– Однако, всё-таки, надо быть наготове, – «бережёного и Бог бережёт». Надо посмотреть, что делается во дворе.

Я вышел на двор. Сырой осенний рассвет охватил меня. Низкие тучи, погоняемые резким сильным ветром, неслись над головой. Не то шёл дождь, не то моросило; снег почти весь растаял. На востоке совсем посветлело. Из мрака рельефно выделялись строения, сад; дорога чёрною лентой исчезала вдали.

С деревни доносились нестройные крики пьяной толпы.

Я направился к флигелю. В коридоре, перед дверью, где был заперт Чичков, сидели на полу перед керосиновою лампочкой старик садовник, Сидор Фомич и ключник.

– Сидите, сидите, – остановил я их, когда они, увидев меня, собрались было встать.

Я подошёл и тоже присел на валявшийся чурбан.

– Ну что, Павел, – обратился я к садовнику, – думал ты дожить до таких делов?

Старик, слывший за большого начётчика и философа, всегда разговаривал со мной добродушно-наставительным тоном. Я любил слушать его свободную речь.

– Грехи, грехи! – вздохнул он. – Всё от дьявола, оттого, что мало, всё мало… А вот и ничего не стало – теперь лучше? Точно этим насытишься?

– А чем же насытишься? – спросил я его.

– Благодатью Божиею – этим сыт будешь, а этим… – и Павел махнул рукой. – Насыпала душа полные житницы и говорит: «ешь теперь, пей и веселися на многие лета». А Господь вынул душу в ту же ночь и спрашивает: «а что, душа, где твои житницы? иди-ка в геену вечную». То-то оно и есть. Ещё Господь жалеет, время даёт покаяться, грехи свои замолить…

– Я же, значит, и виноват выхожу во всём этом деле?

– А то кто ж? – спросил спокойно Павел. – С них много ли спросится? Трава они как есть – и больше ничего, а тебе книги раскрыты… Зачем взбулгачил народ? Дьявола дразнить? Урядник дело говорил, становой приехал и разобрал бы всё по закону. А не по закону соблазн один. А в писании писано: «аще кто соблазнит единого от малых сих…» Помнишь? То-то!