Несколько дней - [88]

— Поворот… подпрыгнуть… вперед и назад, — перечислил он. — А все остальные танцы — это не что иное, как вариации и подражания четырем основным: вальсу, польке, мазурке и танго. Что же до пастушьих, охотничьих, танцев урожая и дождя, когда люди держатся за руки и ходят по кругу, — это вообще не танцы.

Яаков расхохотался и тут же поймал себя на мысли, что, пожалуй, впервые за последние несколько лет смеется от души. Большуа охотно присоединился к нему и залился смехом, столь похожим на его, Яакова, смех, что, казалось, эхо вторит ему.

— Именно поэтому, Шейнфельд, я буду обучать тебя танго, — сказал Большуа, — потому, что это одно из правил: жених должен танцевать со своей невестой именно танго.

Он покрутил ручку граммофона и поставил пластинку. Яаков, перепугавшись, что сейчас его заставят танцевать, вскочил на ноги и покраснел, но Большуа опустил свою сильную руку ему на плечо и усадил обратно.

— Сиди спокойно, Шейнфельд, просто сиди и слушай музыку — каждый день, пока твое тело не пропитается ею.

Сперва танго проникло в уши Яакова, затем заполнило собой грудь и живот, и уже через несколько часов, когда, казалось, он больше не выдержит, Яаков попытался взбунтоваться и встать, но было уже слишком поздно. Он почувствовал, что мышцы его размякли, ноги стали как ватные, а колени сгибались, будто тело весило теперь вдвое больше. Шейнфельд встал со стула и тут же опустился прямо на землю, улегся и широко раскинул руки, будто омываемый теплыми струями дождя. Вечером, когда граммофон неожиданно утих и Большуа, подставив Яакову могучее плечо, вывел его во двор, тот почувствовал, что тело его невесомо, а поступь на удивление непринужденна и мягка. Ощущение было настолько удивительным и непривычным, что Яаков засмеялся радостным и счастливым смехом, и все тело его, казалось, смеялось вместе с ним.

Глава 8

Теперь Большуа распоряжался всем в доме Шейнфельда. Установив четкий распорядок дня, он контролировал каждый шаг Яакова, используя любую свободную минуту для занятий. Работник решал, когда они будут просыпаться и засыпать, чем им заниматься и куда идти. Он неустанно повторял, что самое главное — все правильно спланировать. Иногда Яаков ловил на себе испытующие взгляды итальянца, а время от времени ему даже казалось, что тот будто принюхивается к нему, скорчив при этом мину крестьянина, пытающегося определить, созрели ли яблоки для урожая.

— Помнишь, Шейнфельд, я говорил тебе о первом правиле любви, которое гласит, что любить нужно умом, а не сердцем? Теперь настало время рассказать тебе еще об одном правиле: в любви нужно пожертвовать многим, но никогда не снимать с себя последнюю рубашку и не раскрывать всю душу до конца. И еще раз повторяю: любовь, как любой вид искусства или спорта, требует размеренного образа жизни и правильного питания. С сегодняшнего дня ты не выйдешь больше на улицу! — решительно заявил он. — Тебе не нужно встречаться с людьми, тем более — с ней. Вместо этого ты будешь ходить по своему дому, двору и полю, только так, а не иначе. Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре… Нет, Шейнфельд! Ты не должен считать. Я буду ходить за тобой и считать: раз, два, три, четыре… Я буду считать, потому что для этого нужно напрягать мозги, а в танго это запрещено. Вальс — совсем другое дело, чтобы танцевать вальс, нужно работать головой, и фокстрот, и даже наша тарантелла — все это танцы для ума, пусть глупого, но все-таки ума. Однако танго — это танец прикосновений…

Внезапно он вскочил на ноги и уже через секунду стоял за спиной своего ученика. Он прижался к Яакову своей широкой грудью и объемистым животом, опустил свои медвежьи лапы на его ребра, оттуда его руки скользнули к бедрам и с силой сдавили их.

— Вот так, — сказал итальянец. — Это танго. Это прикосновение.

Яаков почувствовал, как его ягодицы испуганно сжались, а сердце вот-вот выскочит из груди.

— Не умом, Шейнфельд, — проворчал Большуа ему в затылок. — Если у тебя была бы хоть капелька ума, ты не позвал бы меня и я бы не пришел.

Яаков хотел возразить и сказать, что он никого не звал, но уже в следующий миг понял, что это не имеет смысла. Руки итальянца крепко держали его, направляя и поддерживая.

Глава 9

Время шло. Вторая мировая война завершилась. Поначалу Яаков хотел было скрыть эту новость от Сальваторе, но в конце концов сжалился и рассказал ему. Итальянец часто задышал, пробормотав: «Мне нужно… прогуляться…» Через час он вернулся обратно и расказал, что хочет остаться.

— Я думал, что ты захочешь вернуться домой, в свою деревню, — сказал Яаков.

— Тому, чьи родители умерли, а жены с детьми нет и никогда не будет, некуда возвращаться, — сказал итальянец. — Меня зовут Большуа, я работаю у тебя по хозяйству, залечиваю твои раны, готовлю тебе еду, шью, убираю и танцую. И вообще, Шейнфельд, чего ты расселся? У нас с тобой еще куча дел…

С окончанием войны начали возвращаться домой молодые парни, воевавшие под английским флагом Они нарушали сонный деревенский покой своими заграничными манерами: пили пиво, горланили песни по-английски, рассказывали о чужбине и тоске по дому. Иногда их навещали старые фронтовые друзья, среди которых оказался парень из Иерусалима по имени Меир Клебанов.