Несколько дней из жизни следователя - [2]

Он сидел оглушенный случившимся, понимая, что в его отсутствие в прокуратуре произошло ЧП, что еще очень долго придется отвечать на звонки, вопросы, давать письменные и устные объяснения.

Однако спустя какое-то время Владимир Константинович понял, что не это сейчас самое главное. Не это раздражало и досаждало. Главное в том, что он, Панферов, поверил человеку и... был обманут.

«Почему? Почему?» — в который раз спрашивал себя Панферов и не мог ответить. Ведь еще полтора месяца назад, когда несколько проведенных очных ставок подтвердили вину Куликова, он предстал перед прокурором таким жалким, потрясенным крушением всей его прежней жизни, что Владимир Константинович вынужден был сказать:

— Садитесь. И возьмите себя в руки!

И сейчас, спустя полтора месяца, Панферов еще помнил, как страх исказил лицо Куликова, как побелели пальцы сцепленных на коленях рук.

— Что же мне теперь делать, Владимир Константинович?

Он был в смятении, готов на самый безрассудный поступок.

— А у вас только один выход, Юрий Александрович, — спокойно ответил прокурор. — Другого нет.

— То есть?

— Начать новую жизнь. Прямо с сегодняшнего дня. Ведь вы, признайтесь, не раз уже задумывались об этом. И давали себе слово, наверное...

Куликов опустил голову. А прокурор продолжал говорить, спокойно, убедительно говорить, о чем не раз тревожно думал он долгими бессонными ночами. Говорить так, словно видел все, что творилось сейчас в душе Куликова.

— Сейчас вам дадут бумагу и ручку, — сказал Панферов, — не торопясь изложите все, что думаете по поводу предъявленного вам обвинения.

Минут через сорок прокурор держал в руках лист бумаги, исписанный торопливым почерком:

«...в содеянном раскаиваюсь. Целью жить за счет нетрудовых доходов не задавался. Объяснить происшедшее могу безволием, слабостью характера, тем, что не смог устоять от соблазна, когда нечестные люди предлагали и подсовывали мне деньги. По сути дела, смалодушничал и нравственно сломался. Глубоко сознавая весь вред содеянного, считаю, что совершил тяжкое преступление. Прошу учесть, что я не законченный негодяй...

Бывший заместитель председателя райисполкома

Куликов Ю. А.»

...А началось все так. Проходящая по делу свидетелем Вера Васильевна Шеховдова вместе с мужем, инвалидом Великой Отечественной войны, и сыном ожидала вселения в новую квартиру. Официальное решение по ее вопросу было принято, а вот выделение самой жилплощади почему-то затягивалось. Проходили дни, недели. Вера Васильевна стала тревожиться. Начальник ДЭЗ М. П. Шиков, часто их навещавший, сочувствовал, обещал помочь, клял бюрократов-начальников и так многозначительно поглядывал на хозяйку, что та не могла не понять намека. Оставшись наедине, спросила сама: «Сколько надо?» — «Триста»,— ответил Шиков и, увидев ее замешательство, поправился: «Ладно, хватит двухсот пятидесяти». — «А гарантия?»... В ответ услышала, что у него есть свой человек в райжилотделе, который не раз уже ему помогал.

Утром Вера Васильевна пришла в ОБХСС, через день Шиков был арестован, следом — «его человек» из райжилотдела, за ним — третий, четвертый. Дело разрасталось как снежный ком. Последним в преступной цепочке оказался заместитель председателя райисполкома Юрий Александрович Куликов, чье заявление на имя прокурора района лежало сейчас на столе перед Панферовым.

Владимир Константинович еще раз перечитал написанное и отодвинул от себя лист бумаги.

Он был знаком с Куликовым. Встречался на заседаниях, в райкоме. Сравнительно молодой, энергичный, он всегда был внимателен, корректен. Казался уравновешенным, твердо стоящим на ногах человеком. И вдруг... Нет, тут «вдруг» не подходит. Не бывает таких сказочных превращений — в этом убеждал Панферова почти двадцатилетний опыт работы в прокуратуре — сегодня человек честный, завтра вор! Процесс перерождения, как правило, долгий, проходящий под привычной внешней оболочкой порой незаметно не только для окружающих, но и для самого человека.

Тот же Куликов первую взятку принял, наверное, не без душевных мучений. А потом притерпелся и уже в следующий раз страдал и боялся меньше. Постепенно слабел иммунитет, привитый прежней жизнью, начинался активный процесс душевной коррозии.

Но в итоге-то все равно крах. И чем дальше, тем страшнее неизбежность кары. И невыносимей чужая маска, которую приходится носить день за днем, долгие годы, играя придуманную роль, выдавая себя за другого, достойного человеческого уважения. Почему же не прервать эту муку, не вернуться к людям? Не начать все сначала, с красной строки?

Полтора месяца назад Панферов был уверен, что Куликов наконец-то решился, преодолел себя... Так в чем же причина? Запоздалые муки совести? Страх, слабость? По всей вероятности, все вместе. Но прежде всего — слабость воли, характера, нравственных устоев, разъеденных ржавчиной лести, алчности, соблазном легких денег, круговой порукой. Может быть, впервые за много лет он тогда попытался вырваться из этого порочного круга, но слишком мало осталось сил, слишком ненадолго их хватило. И прыжок в окно — отчаянная попытка рассчитаться сразу за все, в конечном итоге тоже слабость. Если бы Куликов мог понять, что это не выход...