Несколько бесполезных соображений - [108]

«До тех пор пока пациенты не признают, что больны, мы их не отпускаем», — сказал усталый психиатр.

Я бы никогда не признался. Ибо стоит только очутиться по ту сторону барьера, и ты будешь наталкиваться на упругую стену недоверия, точь-в-точь как подозреваемый, которому дозволено лгать, что он обычно и делает. Но не всегда…

Зазвонил телефон. Какой-то любезный читатель нашей газеты. Он нашел ошибку в моем рассказе о воспоминаниях молодости.

— Вы пишете, пузатая бутылка с гренадином, но гренадин никогда не разливали в такие бутылки. В пузатых бутылках был совсем другой напиток. Он был прав, и я сказал ему об этом. А он опять затянул:

— В пузатых бутылках был другой напиток. Не гренадин. Гренадин продавали в…

— Да-да, вы правы.

— Я хорошо помню, менеер, если вам нужен был гренадин, то его продавали в банках, а не в пузатых бутылка:

Гренадин был красного цвета. И продавался в больших высоких банках, а вовсе не в пузатых бутылках…

— Да-да, вы правы.

(«Это не могила, это клумба».)

Когда разговор закончился, начальнику пожарной охраны сделали укол. У меня зачесалась спина, но я никак не мог достать до зудящего места. Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, схватил зонтик, засунул его себе за шиворот и почесал кончиком между лопаток.

Почесываясь, я продолжал смотреть телевизор. Передача все еще велась из психиатрички. Но они-то, к счастью, меня не видели.

Цветы

Шагая по осенней Фламингстраат в Гааге, я вспомнил Лисье. Когда она работала там в маленькой закусочной-автомате, ей было восемнадцать, а мне девятнадцать, и я каждое утро заходил туда выпить кофе. Закусочная-автомат в те далекие времена была новинкой. Не каждый еще разбирался, что там к чему. Я видел, например, как какой-то человек, явный провинциал, бросив в автомат двадцатипятицен-товик, получил мясной салат и съел его вместе с картонной тарелочкой. Блюдо определенно пришлось ему по вкусу, и он взял еще порцию.

По дороге во Дворец правосудия я всегда пил в этой закусочной кофе в обществе моего старшего коллеги Клоос-тсрбура, который, так же как и я, был судебным репортером. Широкоплечий, дюжий малый с грубо вылепленным ртом и непомерно большими руками строительного рабочего. Я считал его настоящим мужчиной и восхищался им.

С властями он разговаривал запросто, с женщинами не церемонился, но к Лисье относился по-отечески. С ней нельзя было иначе. Она была стройная, белокурая и беззащитная.

С моей точки зрения, ей бы полагалось сидеть целый день в красивом кресле и поэтически улыбаться. Но жизнь распорядилась иначе. Она подавала кофе, а едокам посолиднее — обеды, приготовленные поваром, похожим на избалованного принца вялым юношей со склонностью к полноте. Далее, ей вменялось в обязанности время от времени «наполнять автоматы». Это она делала по настоянию хозяина, тучного пятидесятилетнего человека с колючими желтыми усами и хмурой физиономией обывателя, который все время думает о том, откуда взять деньги. Возможно, так оно и было, ведь посетителей в его заведении было мало. Однажды утром в кафе-автомате было так тихо, что, когда Лисье пошла заправлять автоматы, мы, сидя за своим кофе, услыхали вдруг странные звуки. Пыхтение, грохот и испуганные крики.

— Что они там, дерутся, что ли? — спросил я Клоостербура.

Он цинично хмыкнул и сказал:

— Дерутся? Старик пристает к Лисье. Ты что, не заметил, что он пошел за ней?

— Нет, хозяин… Нет! — слышал я мольбы Лисье. Даже в беде она помнила свое место. Когда она вновь вошла в зал, вид у нее был еще более беспомощный, чем всегда. Хозяин пришел попозже, смущенно покашливая. Я решил, что после смерти черти в аду будут поджаривать его, как он жарит свои подозрительные котлеты. Ну да, мне ведь было девятнадцать.

Спустя некоторое время, в понедельник утром, когда в суде не ожидалось ничего интересного и у нас неожиданно оказалось много свободного времени, мы с Клоостербуром пошли в закусочную. Хозяин сам разносил кофе.

— А где же Лисье? — спросил я.

— Кажется, заболела, — ответил он неохотно. — Так сказала женщина, у которой она снимает комнату.

— А где она живет? — осведомился Клоостербур.

Он получил адрес. Когда мы пили кофе, он сказал: — Зайдем к ней, отнесем цветы. Так, ради шутки.

— Вот здорово! — обрадовался я.

Выйдя из кафе, мы купили у уличного торговца на гульден — тогда это еще была значительная сумма — два огромных букета. А немного погодя уже звонили в дом на одной из боковых улочек, где жила Лисье. Открыла нам хозяйка, на лице которой прямо-таки было написано «вдова». Она смотрела на нас с удивлением, чуть ли не с ужасом.

— Мы к Лисье, — сказал улыбаясь Клоостербур.

— Ой, какие цветы! — воскликнула женщина и, шагая впереди нас на третий этаж, бормотала: — Цветы… так, так…

В конце коридора она открыла дверь и крикнула:

— Посмотри-ка, кто пришел!

Лисье лежала на огромной старомодной кровати. Она словно утонула в ней. На тумбочке стоял в рамке портрет повара. Мне это немного не понравилось. Портрет был излишне отретуширован, прилизанные волосы жирно блестели.

— Здравствуй, Лисье, мы принесли тебе цветы, — весело сказал Клоостербур.

Мы положили букеты на кровать. Какое-то время девушка смотрела на них, потом уткнулась лицом в подушку и заплакала.