Нешкольный дневник - [20]

ГРАЖДАНЕ МИЛИЦИОНЕРЫ, прошу прощения за помарки. Не на диктанте.

Брат постепенно стал догадываться, откуда у меня деньги и как я их зарабатываю. Друзья у него были мелкоуголовные, наверно, что-то про меня нарыли. Он как-то раз пришел пьяный, притиснул меня в углу и сказал, чтобы я немедленно дала ему сто баксов. Прошипел, что кое-что обо мне знает. Тогда я впервые задумалась, почему его, ничтожного уродца, устроившегося работать сторожем на склад и безбожно там нажирающегося, считают за человека, а меня, честно отрабатывающую свои гонорары, на которые кормилась, да, вся семья — я, значит, шалава и сука. Недочеловек По понятиям его дружков, простичутка, даже элитная, это вовсе не человек, а какая-то абстрактная дырка, в которую можно всунуть и кончить.

А он, колченогий урод, бандит, ублюдок, избивающий собственную мать и бабку, — человек!

Как же так?

Но я до поры до времени старалась не обращать внимания. Мое терпение лопнуло, когда он наконец осознал, что я гораздо красивее, чем его грязные и тупые коровы, которых он трахал по помойкам или в своей комнате, которая иной помойке еще сто очков вперед могла дать. Он пару раз видел меня в душе, потом стал откровенно подсматривать, а однажды, когда я принимала ванну, вломился туда — не один, а со своей Колей, на которой были надеты только трусы, его, брата, трусы! — и заорал:

— А, ссука-а! Думаешь, самая крутая! Шампуней, бля, накупила, всяких гелей-хуелей!

Он сильно был пьян, ее же мотало из стороны в сторону, как бесформенную боксерскую грушу под ударами.

— Ты мне… вввот скажи, — ты что же, думаешь, что если… мне тут, бля, маякнули, как ты, курва проблядная, лавэ нарубаешь. Че, думаешь на манде в рай небесный въехать?

Он грубо схватил меня рукой за горло, облапал за грудь; от пего несло жуткой сивухой, у меня даже тошнота к горлу подкатила, я рванулась, полетели клочья пены, я его ударила-<нрзб> Коля, крякнув, опустила мне на голову шампунь.

Если бы не бабка, они, наверно, надругались бы надо мной прямо в ванной. Она, эта кобыла, держала в руке туалетный ершик, нацеливалась. Я к тому моменту многое и многих повидала, но такой откровенной и ничтожной гнуси, как мой братец и его Коля… нет. Даже покойный Костик Бабка ударила братца ботинком, он повернулся и начал ее методично избивать.

<нрзб> ускользнула.

Я рассказала о брате Генычу. Гена Генчев, мой сутенер.

Только не надо думать, что он такая тварь и недочеловек, гели его профессия сутенер, сутер — как говорят сокращенно.

Он был высоченный, тощий, курчавый. С огромным носом. Его принимали за еврея, хотя он был болгарин: Генчев, типично болга <не дописано> Хороший человек, Геныч. Он обо мне заботился больше, чем моя собственная мать. Сначала меня это пугало, потом настораживало, я думала, что его и Витьки, водилы, шкурная выгода, его корысть вкладывается в эту заботу. Но когда мы едва не попали на «прием» в «Аисте», когда нас с Иркой едва не вынули из машины под дулами пистолетов — он успел все-таки маякнуть «крыше», нас сняли с попадоса. Хорош, говорю, Геныч насиловал меня только два раза, да и то практически по обоюдному согласию. Так вот, я сказала Генычу о брате, и он предложил припугнуть. Брат после этого только шипел, но и смотреть в мою сторону боялся. Я успокоилась, но, как оказалось, зря я его недооценивала, братишку.

Зря.

Было это, когда я закончила первый курс. Город варился в удушливом, прогорклом мареве лета. Как раз случился обвал, какой происходит раз в несколько лет. Спрос на покупную любовь резко превысил предложение, блядские конторы сыпались, не успевали справляться с наплывом всех желающих. Хозяева потирали руки, но работали-то не они, да и не руками. Я — кроме как в самом начале, и то месяца два, — никогда не работала на общих основаниях, а только по индивидуальным заказам, почти никогда не бывала по работе в саунах и клубах, а обслуживала чинарей из администрации и бизнес-папиков из тех, кто был в «белом» списке и никогда не светился «приемами». К тому же я была личной любовницей Хомяка (когда он был в городе), так что заурядный эскорт по грязным притонам мне не грозил. Но тут был аврал: многие из хозяйского сходняка бросили на погашение спроса все свои резервы, всех наличных девочек, даже своих любовниц швырнули на блядовозки. Так поступил и Хомяк Он временно перевел меня к «си-кухам», как презрительно именовали такие, как я, «элитки», прочих — рядовых — ударниц полового фронта. Но до поры до времени меня держали в резерве. Надо сказать, что мне пришлось солоно: тупые бляди, к которым меня угораздило попасть, сожрали бы меня с потрохами, если бы в качестве сутера в мою новую бригаду не воткнули Геныча, а в качестве водилы — Витьку. «Сикухи» бы меня съели. Одна из них заявила мне, чтобы я не корчила из себя Анну Каренину. Не знаю, что она имела в виду, особенно если учесть, что она считала, что «Анна Каренина» — это такой американский фильм. (Кстати о птичках: папа этой шлюхи работал на железной дороге.)

Жуткое вечернее марево обволокло первый мой «прием».

Для тех, кто не знает, что такое «прием», для этих счастливцев и счастливиц, не знающих об эскорт-услугах ничего сверх жеманных строчек типа «Досуг. Выезд. Апартаменты» или «Романтические встречи. Делаем все» — поясню, что такое «прием». «Прием» — это когда тебе отказываются платить. Просто считают, что блядям платить западло, что они на то и бляди, чтобы их пользовать во все дыры, избивать, харить паровозом отнюдь не под музыку Вивальди. Вот такие они понятийные, эти мужики. Киллер — работа почетная, путана — грязная, и с нее даже как-то лавэ стричь западло, хотя, по сути, и киллер, и проститутка продают себя: он — свои боевые навыки, умение стрелять, она — свое искусство в постели. Одно и то же, но какой разный подход.