Нешкольный дневник - [18]

Роман тогда учился в институте на первом курсе. Семнадцать или восемнадцать лет было пацану тогда, но мастер спорта по водному поло — по нему это было видно. Плечи, грудь, все как у взрослого, сформировавшегося мужика. Лучше. Он мне рассказал про пятидневный инструктаж, он же испытательный срок Гр-не менты, простите за НАТУРАЛИЗМ, в НАТУРЕ <нрзб> он мне рассказал про эти все пять дней, что со мной будет, и, пока его язык работал, руки тоже не бездействовали: он медленно стянул с меня платье уверенными, плавными, хищными движениями, скользя пальцами по плечам, по бедрам, по груди. Снял с меня все, кроме нижнего белья, ухмыльнулся, просто сказал:

— Последний тест.

— Ты что, меня трахать будешь?

— Буду. Только ты ничего не думай и расслабься. Откровенно говоря, — Рома запустил гибкие пальцы в мои трусики, второй рукой снимая и лифчик, — откровенно говоря, я с большим удовольствием, скажем, поговорил бы с тобой о творчестве французских символистов. Если, конечно, ты имеешь о них представление. А так., так придется заняться другим. Но нет… я тебя не так, как другие. Я тебя не дрючу, а дегустирую. Понимаешь? Я, можно сказать, эксперт. Сомелье, благородный шевалье, винные токи. Коньяк «Камю».

Последнее он сказал с тем парижским прононсом, которого тщетно пытались добиться учителя от половины моего «французского» класса в лицее. Кажется, он «голубой», подумала я. Похоже.

Он стянул с меня белье, самый свежий подарок Костика, а потом заставил походить вокруг себя и при этом, плавно выгибаясь, принимать различные позы. Как в подводной лодке: не доходило. Я выполняла все с механическим равнодушием: у «мамы» тяпнула «Хеннесси». Потом он сам разделся, манерно, тягуче, я с отвращением решила, что все мужики козлы и уроды, а как только увидишь более или менее красивого мужика, так он оказывается педерастом.

Поволок на кровать. Широкую кровать, она почему-то вызвала у меня терпкий и теплый ком в горле, и — о нашем палисаде под окном, где растут молодые вязы. Да.

Он проводил рукой от колена до бедра, а потом сполз вниз и коснулся языком внутренней поверхности моего бедра, — и начал подниматься… я вздрогнула всем телом, когда он вошел в меня, но не тем, чем это делал Костик, Веня Корженевич, Миша, а — языком. Я еще не знала, только в теории: кажется, это называется куннилингус, всплыл замысловатый термин, отдающий солоноватостью и стелющийся глубоким дыханием… а потом в низу живота вспыхнуло и заворочалось что-то выламывающее все тело, посылающее сладкие конвульсии в немеющие руки и независимо от сознания раскидывающиеся в стороны ноги. Я ведь не хотела, чтобы мне было хорошо, — но это пришло против воли. А потом Роман вскинул голову <перечеркнуто> рванул меня на себя так, что моя голова рванулась назад. Он поднялся в полный рост на кровати, сунул мне в лицо свой внушительный член, который хоть и принадлежит педерасту, но тем не менее реагирует на меня как у нормального мужчины. Впрочем, откуда мне знать про нормальных, если их нет и не было для меня, потому что нет вообще.

— Ну… работай, — говорит он. — Ну… так. Если будешь сосать так же хорошо, как один мой знакомый из Питера, гонорары у тебя будут… неплохие. А, ничего… завтра тебя подучат, чтобы зубами не задевала, оформят технически — послезавтра. Ничего… толк выйдет. Ладно… теперь я.

В тот же день я прибежала к Костику и кричала, чтобы он помог мне. Что меня засунули в блядюшник для пухлых папиков и собираются разъебывать. Я кричала, чтобы он меня спас, ведь он всегда хвастался, какой он крутой и сколько у него возможностей… вообще. Мефодьев съежился, наверно, для него моя речь стала еще большим потрясением, чем когда он узнал, что «Муму» написал вовсе не Чехов и даже не Сергей Александрович Пушкин. Нет, вру… помню, он сначала порывался было рвануть на горле ворот и заорать о том, что пасть порвет и моргала выколет всякому, кто его телку тронет. Ан нет, как узнал о Хомяке и подручных, а потом о фирме «Виола», куда меня ткнули… с лица спал.

Трус.

Костика мы убили с Ромой. Я уже около года работала в «Виоле», закончила лицей экстерном, учителя пели панегирики, собирались давать какую-то там медаль. Со стороны жизнь моя была лучше не придумаешь: из интеллигентной семьи, учусь хорошо, деньги водятся, а то, что дома время от времени не ночую — так молодежь сейчас вся такая, дескать… А на самом деле я стала что-то иметь от своего профессионального блядства только через несколько месяцев, когда Хомяк перестал выкачивать все заработки, сам стал моим постоянным клиентом и лавэ подкидывал Это как Костик говорил: «Я тебя люблю типа с того конца, что по-русски слово «love» — «лав» — произносится как «лавэ». Я Костика давно не видела. Мы бухали с Ромой, я вдруг решила: сука Костик. Сколько он меня унижал, Костик Размазывал. Он был вмазанный, Рома. До сих пор не знаю его фамилии, простите. И он не скажет, да и не нужно <перечеркнуто> уже не помню, почему меня так взорвало от ненависти, может, интоксикация… я беременная была, от этого суки беременная, от Хомяка. Неадекватно себя воспринимала. Рома тоже ничего, ему было все равно. Он и сейчас — как убийца, словно убийца, а, быть может, такой и есть. Мы приехали к Костику, он вывалился в прихожую, огромный, громоздкий, у меня холодом обдало сердце, когда я вспомнила, как он струсил и бросил меня на руки этих ублюдков… Хомяков, Гриш, Жор, «мам» Максимовн Почему-то я ненавидела в тот момент Костика больше, чем Хомяка, который меня перемолол, убил врача Мишу Степанцова. Подлость — она хуже жестокости, вот скажу, и на этом достаточно морализаторства.