— Двадцать, — сказал считавший удары.
И в толпе раздалось сразу несколько голосов:
— Довольно, хватит с него.
Сысой опустил кнут, помощник его разжал свои руки, отпуская наказанного, и, пожелав ему здоровья, попросил:
— Не серчай, Семён Фёдорович.
Ничего не ответил Грибоедов, пошатываясь, отошёл в сторону, где ему подали кафтан. А Сенька Гром уже зачитывал вины полковника Пыжова, который в это время дрожащими руками расстёгивал пуговицы ещё не отобранного у него полковничьего кафтана.
С Пыжовым стрельцы обошлись жёстче, и он принял двадцать три удара кнутом, после кнутобития холопам пришлось взять его на руки.
По окончании наказания полковник Бухвостов отвёл полки в Бутырки и там выдал жалованье бывшему полку Пыжова. После чего записал все жалобы, снял четверых сотников и представил двух новых полковников, назначенных на место смещённых.
На следующий день в Кремле Ромодановский жестом подозвал Андрея Алмазова:
— А ты пугал меня стрелецким бунтом, вота и нету его.
— Ещё не вечер, — спокойно ответил Андрей и ушёл в сторону.
Наступило утро двадцать седьмого апреля 1682 года. День выдался на редкость тихий и ясный. Тепло только вступило в свои права, листва и трава зеленели, а голубели небесные дали.
На улице было тепло, а царь Фёдор Третий лежал под двумя одеялами. Девятого июня ему должен был исполниться двадцать один год. Шесть лет и три месяца его правления пронеслись, и он даже представить не мог, что о нём почти все скоро забудут. Будут помнить его отца, его великого брата и даже царевну Софью, но не его. Забудут, что по юному возрасту он и бороды ещё не носил, и на всех поздних портретах будут изображать его с бородой. Спутают даже день его рождения и во многих титулярниках запишут тридцатое мая — день рождения не его, а брата Петра. Даже заслуги, ему принадлежащие по праву, припишут другим, а создание Славяно-греко-латинской академии — Сильвестру Медведеву>165, а Фёдору Алексеевичу постараются приписать «заслугу» в казне Аввакума. Забудут о его настоящей любви, которая не всем даётся, и о тех промахах, что были у него, ибо не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
Сейчас он лежал один, осознавая, что больше никому не нужен, что люди ждут не его выздоровления, а его смерти, чтобы сцепиться в смертельной схватке за власть. Постельничий Фёдор Апраксин был рядом по долгу службы, боярин Языков потому, что именно Фёдор его возвысил, и со смертью царя начнётся закат Языкова. Жена-ребёнок, которая по младости ещё не понимает всю полноту горя, смерти.
Короткая жизнь, ещё более короткое царствование, и нет кого-либо, кому ты остался нужен. Кто бы любил тебя. Агаша и ничего не успевший начать понимать Илья, они где-то ждут тебя. Значит, пришло время отправляться к ним.
Отказавшись от завтрака и приняв лекарства, Фёдор пролежал до полудня. В двенадцать принесли обед. Испив лишь бульон, Фёдор отослал всех и снова остался один со своими мыслями.
В час дня он кликнул Языкова и, когда тот вошёл, велел позвать духовника. Духовник тут же явился, но исповедовать царя не успел. В один час пять минут по полудню государь Фёдор Алексеевич Романов скончался.
Русь стояла на грани новых потрясений, войн и смут, на грани новой жизни.
