Нерон - [170]

— Но эти египтяне — все нищие, они не в состоянии платить, как следует, своим предсказателям. Я хочу снова стать христианином.

Удивленная Гипатия спросила, разве можно заниматься его ремеслом одинаково во всех религиях.

— Конечно, госпожа, — сказал предсказатель. — Тебя я не буду обманывать. Я убедился, что это искусство нравится одинаково и язычникам, и христианам, и иудеям.

— Мошенник замечательно подходит к нашей философской лодке! — воскликнул Троил, смеясь. И просьба предсказателя была исполнена.

Погрузка продолжалась недолго. В последний момент проскользнул египтянин с мешком. Друзья не обратили на него внимания. Но один матрос схватил мешок и поднял крик. Там было что-то живое. Сбежался весь экипаж, предсказатель упал на колени перед Гипатией и молил о пощаде. В мешке змеи, правда, ядовитые змеи, но лишенные своих зубов. Нельзя отнимать у него средства к существованию, ни одному прорицателю не будут верить, если он не укрощает змей.

Кудеснику и его змеям разрешили ехать, и его маленькие представления забавляли общество, пока барка спускалась вниз по священной реке. Счастливо и без приключений совершился возвратный путь.

Снова они должны были завоевать себе право перехода из Нила в канал. Они были еще далеко от гавани, когда рулевой испустил ругательство по адресу чего-то, неподвижно покоившегося на поверхности канала. Путешественники всмотрелись. Они перегнулись через борт, чтобы рассмотреть грязную массу. Это была Нильская невеста, кукла, копия Гипатии, которую, по старому обычаю, бросили в воду.

Наместник сообщил, что посетит Гипатию в Академии, дабы открыто показать, что император и государство не находят ничего предосудительного в ее лекциях, но скорее, наоборот, уважают ее, как украшение науки и опору порядка. Александрия гордилась Гипатией, единственной ученой женщиной в империи.

С быстротой молнии распространилось известие, что наместник принял философа под свою защиту и не позволит закрыть Академию.

Наверху, в приемной комнате Гипатий, слова наместника прозвучали, конечно, не так гордо. Правда, он обещал своей прекрасной подруге появиться среди ее слушателей, но в то же время он рассказал и о всех своих затруднениях, сознавшись, что возраст не позволяет ему как следует бороться. С тоской спросила Гипатия, не ее ли особа увеличивает затруднения. Орест не сказал «да», но его «нет» было нерешительно и уклончиво. Он спросил как бы мимоходом, действительно ли Гипатия, как ходят слухи, предполагает отказаться от своей деятельности и уйти в частную жизнь.

Гипатия была сегодня бледнее обыкновенного; теперь она покраснела и обняла своего верного марабу. Птица недоверчиво отскочила от наместника, злобно поглядела на него и встала рядом с ее стулом.

— Они не желают нас больше, старик, — сказала Гипатия, похлопав птицу по лысой голове. — Мы должны уступить место. Я — монахам, а ты — воронам и попугаям! — Гипатия поднялась и сказала:

— Я благодарю вас за намерение посетить одно из моих занятий. Я принимаю это, как знак внимания — не ко мне, а к нашему общему делу!

Еще несколькими любезными фразами подготовил Орест удобный предлог проститься; потом, сопровождаемый хозяйкой до лестницы, он покинул ее жилище. Здесь он стал думать: что же, собственно, является общим делом для них обоих? Старые боги? Гипатия не верила в них, а он не верил ни во что. Римское государство? Оно рушилось.

Орест хотел доставить добрым гражданам Александрии удовольствие посмотреть на его парадный выезд и приказал ехать вокруг гавани, а затем через Александровскую площадь.

Разряженные горожане наполняли главные улицы. Повсюду мелькали экипажи и наездники. По временам среди разряженных граждан мелькали черные монашеские одеяния отшельников. Возле книжной лавки, где на деревянных подставках лежали папирусы и свитки, стоял проповедующий анахорет. Он требовал, чтобы благочестивые граждане подожгли лавку, предпочитая спалить город, чем терпеть дольше языческие мерзости.

Оресту пришлось выслушать часть этой проповеди, так как лошади двигались в толпе очень медленно. Толпа с бранью расступилась перед его экипажем, и со всех сторон на него глядели злобные лица. Но он хорошо знал своих александрийцев. С насмешливой улыбкой вытянул он шею и воскликнул довольно громко:

— У этого юноши слишком много огня. Не мешало бы загасить его!

В мгновение ока шутка разлетелась вокруг, и среди приветствий, аплодисментов и смеха наместник мог ехать дальше.

Чем дальше продвигался Орест к западной половине города, тем невзрачнее становились дома и лавки и пестрее, смешаннее делалось население. Здесь смешивались гордые египтяне с живыми потомками македонян.

Различные языки Матросского квартала достигали этих улиц. Наместнику всегда почтительно уступали дорогу. Он выехал в ворота, намереваясь закончить день прогулкой по покинутому городу мертвых. Оба боковые курьера получили приказание быстро проехать по узкой и длинной улице Бальзамирования, чтобы предупредить возможные встречи. Потому что, если бы здесь с парадным выездом наместника повстречался караван верблюдов или хотя бы пара быков, кому-нибудь пришлось бы возвращаться обратно. А Орест знал по опыту, что в подобных случаях должен уступать более умный, то есть, очевидно, наместник императора. Его экипаж катился покойной рысью, и Орест снова, как и всегда, с интересом рассматривал маленькие хижинки, которые строились теперь так же, как и во время фараонов. Египтяне сочли бы оскорблением для богов жить в светлых, приспособленных для человеческого жилья домах. Египетские жрецы учили, что о домах мертвых надо заботиться больше, чем о жилищах живых.