Нераскрытые тайны природы - [39]

В начале 1960-х годов ученые-психолингвисты поняли некоторые проблемы, возникающие при работе исключительно с детьми различного возраста. И тогда они обратились к ряду других методов. Некоторые стали изучать людей, чьи речевые способности ограничил инсульт. Другие работали со взрослыми людьми, имевшими психические отклонения. Кое-кто, как стало известно благодаря средствам массовой информации, занялся шимпанзе, пытаясь научить их языку жестов для общения «человеческим» способом. Результаты таких исследований часто во всех подробностях приводятся в книгах по психолингвистике, где их используют для подтверждения той или иной теории. Хотя среди этих экспериментов есть и весьма искусные, они часто производят анекдотичное впечатление совсем ненаучных опытов, — видимо, подобно данной главе.

Читая о таких экспериментах, я всегда вспоминаю одну семью, которую знал, будучи подростком. Их отец был известным преподавателем иностранных языков, мать — дочерью высокопоставленного американского дипломата в 1930—40-х годах. У них был сын, и их страшно беспокоило, что он не начал говорить ни в два, ни в три, ни даже в четыре года. Его подвергали всем мыслимым тестам, и казалось, что в его физическом развитии все было в порядке. Более того, в других отношениях он вел себя как нормальный ребенок. Наконец, когда ему было уже пять лет, он стал говорить, причем без умолку, и его словарный запас оказался весьма изощренным для его возраста. Родители были вне себя от радости, но многие специалисты, наблюдавшие его и работавшие с ним, очень скоро возмутились. На их вопрос, почему он не разговаривал раньше, он дал простой ответ: «Не хотел». Он стал одним из лучших учеников, но гнев экспертов, конечно, легко понять: такого рода случаи могут вдребезги разбить все теории, основанные на множестве экспериментов.

Действительно, главная цель психолингвистов — подорвать основы экспериментов, проводимых другими практиками и теоретиками, что очень легко сделать. Возможно, поэтому в 1960-70-е годы преобладающее влияние имела работа лингвиста Ноама Хомского из Массачусетского технологического института. Преемник Хомского как светила психолингвистики Стивен Пинкер в своей книге «Языковый инстинкт» (1994 г.) [2] рассказывает об одной паре, имевшей дочку, которая отставала в развитии, но тем не менее была словоохотливым собеседником, одаренным богатым воображением. Прочтя о Хомском в одном журнале, родители девочки написали ему, предполагая, что он заинтересуется ее изучением. Пинкер, объясняя, почему Хомский переадресовал родителей девочки к исследователю, непосредственно работавшему с детьми, с легкой иронией называл Хомского кабинетным ученым, незнакомым с элементарными вещами, известными всем простым людям. «Башня из слоновой кости» надежно защищала Хомского от междоусобной войны, которая велась среди исследователей-экспериментаторов, имевших дело с практикой. Этот факт, несомненно, помогал ему сохранять свое исключительное положение в данной области. Хотя многие подвергали его теории экспериментальной проверке, сам он в этом не участвовал.

Хомский обладал помимо всего блестящим умом. Несмотря на то что он был известен в своих кругах уже в возрасте 31 года, он стал знаменитым в 1959 г., когда выступил с уничтожающей критикой новой книги верховного жреца психологии поведения (бихевиоризма) Б. Ф. Скиннера. Скиннер сам был хорошо известен благодаря своим теориям гибкости человеческого поведения. Он утверждал, что с помощью подходящей методики можно изменить поведение человека в соответствии с любой заданной моделью. Он был известен также разработкой «ящика Скиннера» (камеры для экспериментов с животными) и «колыбели» — заключенной в стеклянную оболочку люльки, в которой его младшая дочка иногда спала в первые два года своей жизни.

Скиннер привлек внимание Хомского книгой под названием «Речевое поведение», где он заявлял, что язык — это просто-напросто «привычка», сформированная «психологической обработкой». В ответ Хомский назвал это «полной ерундой». Он указал, что дети все время изобретают новые выражения, а вовсе не те, что они когда-то слышали. Это не может быть результатом простой имитации, обусловленной «психологической обработкой». Хомский обвинил Скиннера в том, что он превращает науку в цирковое представление, и от этого обвинения тот уже никогда не избавился. Я сам слушал в Гарварде вводный курс Скиннера, который показался мне очень интересным, но, может быть, несколько не по существу вопроса. Нам рекомендовали его роман «Walden Two», содержанием которого была утопия, где каждому персонажу было предписано играть отведенную ему роль и делать это с радостью. Меня восхищали чрезвычайно остроумные шутки, которыми он разыгрывал читателей. У Скиннера могут возникать провалы в логике повествования, но как раз когда вы готовы отшвырнуть книгу подальше, автор ликвидирует очередной провал и тем самым отвлекает ваше внимание, а на следующих страницах как бы невзначай снова вставляет сомнительный материал. Это не означает, что люди не поддаются «обработке», однако это, безусловно, более сложный процесс, нежели считали Скиннер и его последователи. С тех пор конфронтация между Хомским и Скиннером не дает покоя бихевиористам, ломающим голову над тем, как происходит овладение языком.