Непутевая - [23]

— Двенадцать минут, — вздохнула миссис Чайлдрес. — Что ж нам с вами делать, дорогая?

— Значит, лекарство не действует?

— Не знаю. Спросите доктора Фогеля. Но если хотите знать мое мнение, дорогая, — она перешла на шепот, — без него было бы еще хуже. — Она протянула больной две таблетки преднизолона и проследила, чтобы та сунула их в рот. Потом поднесла к ее губам чашку с водой и привычно забормотала: «Сохрани, Господи, наши тела и души на долгую жизнь».

Миссис Бэбкок с наслаждением откинулась на подушку, предоставив сестре поменять окровавленные тампоны в носу и вытереть мокрой салфеткой губы и щеки. Кровотечение усиливалось, когда она вставала, но миссис Бэбкок все равно заставляла себя двигаться сколько могла, например, выходила к обеду в лоджию. Ей казалось, что стоит поддаться соблазну лежать дни напролет в постели — и уже никогда не вырвешься отсюда в свой собственный дом, где серебро ждет, чтобы его начистили, чуланы — чтобы в них навели порядок, и где столько разных вещей помогут поверить, что у нее еще есть будущее.

— Хотите в ванную? — миссис Чайлдрес всегда деликатно касалась этой темы, не то что мисс Старгилл, которая рявкала, как армейский сержант: «Как насчет сортира?»

— Нет, спасибо. — Миссис Бэбкок села и свесила ноги. Сестра надела ей замшевые, отделанные мехом тапочки, с сочувствием осмотрела огромный багровый синяк на левой ноге и помогла встать. Опираясь на руку сестры, миссис Бэбкок медленно направилась по зеленому мраморному полу коридора в лоджию.

— Мне снился удивительный сон, — доверительно сообщила она старой медсестре. — Как будто мисс Старгилл и Джинни — моя дочь — о чем-то шептались в моей палате. Интересно, что это значит?

— Это не сон, дорогая. Я видела Джинни.

Миссис Бэбкок остановилась.

— Джинни здесь? Но почему?..

— Разве вы забыли, что говорила вам миссис Янси?

— Не помню…

— Она полетела в Европу и пригласила сюда вашу дочь.

— Зачем? — Миссис Бэбкок действительно ничего не помнила. Странно. Это что — лекарства так действуют? — Но мне совсем не нужна компания. Можно подумать, что я умираю. — Она хихикнула и вопросительно, как заключенный в лицо тюремщика, заглянула в глаза серьезной миссис Чайлдрес.

За столом уже собрались все ходячие на этом этаже больные: мистер Соломон, сестра Тереза и миссис Кейбл. Остальные почти не показывались — кому-то нельзя бывать на солнце, а кто-то просто не мог встать. Миссис Бэбкок кивнула и села на свое место между мистером Соломоном и миссис Кейбл. Мистер Соломон был маленький сморщенный человечек с вьющимися седыми волосами вокруг аккуратной лысины. Толстые — в полдюйма — стекла очков увеличивали его глаза до размеров тарелки. «Неоперабельная катаракта», — как-то сказал он.

— Сегодня хорошая погода, — широко улыбнулся мистер Соломон.

— Да, — холодно согласилась миссис Бэбкок.

Она немного знала мистера Соломона. Он заведовал ювелирным отделом в универмаге в старой части города, и Уэсли всегда отдавал ему ремонтировать часы. В день окончания школы они купили Джинни подарок: наручные часики из чистого золота «Леди Булова», которые дочь иногда надевала. Но это еще не давало оснований для дружбы. Миссис Бэбкок предпочитала держать дистанцию. В конце концов, если дружба не возникла за двадцать пять лет знакомства, незачем заводить ее теперь, тем более что ее скоро выпишут. А может быть, и его. Правда, в этом она не уверена. У него эмфизема легких, и выглядит он ужасно… Но она не врач.

Миссис Бэбкок посмотрела в окно. Утреннее солнце осветило красные глиняные предгорья за домом Уэсли, и на их фоне выделялась быстрая полноводная Крокетт.

Рядом заворчала миссис Кейбл, и она обернулась, решив быть вежливой, несмотря на сальные волосы, косые глаза и ее манеру брызгать слюной. Много лет назад они вместе ходили в епископальную церковь; потом миссис Кейбл учила детей миссис Бэбкок в воскресной школе. Разве она виновата в своем инсульте? И разве виновата сама миссис Бэбкок? Конечно, с ее любовью к одиночеству можно не приходить и не общаться с этими людьми, но ей очень хотелось выздороветь. Будь она дома, ей незачем было бы появляться на людях, чтобы каждый — кто знает, может быть, еще более больной? — портил ей настроение. С чего это доктор Фогель оставил ее здесь? Непохоже, будто она умирает.

Вошла мисс Старгилл, толкая перед собой заставленный подносами столик на колесиках. Миссис Бэбкок не могла понять, почему так ждет этих трапез: еда однообразна и вовсе не вкусна. Наверное, дело в том, что эти прогулки были одним из тех немногих действий за целый день, которые не вызывали отвращения. Она открыла теплую кастрюлю и вздохнула, вспомнив мороженое, яичницу-болтунью, нежную ветчину, мамины фирменные гренки и клубничный джем.

Сестра Тереза благоговейно перекрестилась, сложила руки на груди и склонила голову. Мистер Соломон и миссис Бэбкок виновато замерли, не донеся ложек до рта, а миссис Кейбл чавкала, не обращая ни на кого внимания. Сестра Тереза представляла собой женщину с красным лицом и собранными в скромный пучок седеющими волосами. На ней был стираный-перестираный казенный халат, а на груди — медальон с надписью: «Не моя воля, но Твоя». У нее был рак; одну грудь уже удалили и собирались удалить вторую, пока метастазы не поразили легкие.