Непримкнувший. Воспоминания - [83]

Ленин придавал этому первостепенное значение, как гарантии против бюрократического окостенения государственного и партийного аппарата, отрыва его от масс. И он пытливо искал (особенно в своих предсмертных теоретических работах) и находил реальные формы поголовного и действенного участия масс в управлении государством – от сельсовета и фабзавкома и до Политбюро ЦК.

До войны Сталин еще в какой-то мере следовал этим заветам Ленина. Регулярно собирались пленумы ЦК партии, на которых шли горячие дебаты по коренным экономическим, теоретическим и международным проблемам. ЦК созывал совещания рабочих-стахановцев, колхозников разных специальностей, военных и др., на которых Сталин внимательно выслушивал выступающих, выяснял отдельные вопросы и давал свои, всегда очень продуманные и полезные наставления. Это определяло собой стиль работы и всех республиканских и местных органов.

После войны связи Сталина с партийным активом, с трудящимися ослабевали в геометрической прогрессии и перешли затем в настоящее затворничество. Этим определялось поведение и других руководителей, так как всякая личная активность могла вызвать подозрения Сталина со всеми вытекающими отсюда последствиями. Затворнический стиль работы лидеров в Москве ориентировал определенным образом республиканских и местных руководителей.

Так постепенно складывалось положение, когда партийные и советские руководители стали фактически выступать перед массами с «тронной речью» один раз в четыре года в связи с выборами в Верховные Советы. После XVIII съезда ВКП(б) партийный съезд не собирался тринадцать с половиной лет. Временами по два-три года не собирались пленумы ЦК. Отпали всякие совещания руководителей партии и правительства с передовиками производства и интеллигенцией. На местах положение было несколько лучше. Но в общем места подражали центру.

Осознание трагической сущности происходящей политической эволюции пришло ко мне (думаю, что и к миллионам других коммунистов, интеллигенции) позже, уже после смерти Сталина. А раньше? Неужели у нас, рядовых коммунистов, не возникало сомнений, тревог: происходит что-то не то, не по Ленину? Конечно, возникали эти сомнения и мучительные раздумья. Почему же мы молчали, не возражали, не протестовали? Из-за трусости, карьеризма, шкурных соображений? Нет, подавляющее большинство в партии были, конечно, людьми честными. Но спрашивать, сомневаться, возражать даже на стадии обсуждения вопросов постепенно стало абсолютно невозможным: это сразу квалифицировалось как «колебания в проведении генеральной линии партии» (в анкетах была специальная графа: имел ли колебания в проведении генеральной линии партии?) или как «примиренчество» к троцкизму или правому оппортунизму со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как же мы согласовывали все это со своей совестью? Как перед ней держали ответ? Мы убеждали себя в том, что в партии не всегда так было и не всегда так будет. События 1937–1938 и последующих годов, отход от ленинских норм партийной и государственной жизни мы объясняли сами себе специфическими условиями существования Советского государства в капиталистическом окружении уходящих с исторической арены эксплуататорских классов. Это-де требует железной дисциплины и полного единодушия в партии при решении всех вопросов.

Вот что побуждало нас рассматривать многие тревожащие события через определенный светофильтр, с гордостью носить на груди свой партийный билет, безоговорочно защищать все то, что именовалось генеральной линией партии, готовность отдать за ее торжество все, даже саму жизнь.

Эволюция в сторону усиления недемократических методов руководства и управления сказывалась во всех звеньях партийного и советского механизмов. Не составлял исключения, казалось бы, по самой своей природе демократический орган – Верховный Совет СССР.

12 марта 1950 г. состоялись очередные выборы в Верховный Совет СССР. Перед этим я «денно и нощно» объезжал и выступал перед рабочими, колхозниками, интеллигенцией Каменск-Уральского избирательного округа: Уральского алюминиевого завода, Синарского трубного, авиационных заводов, Каменск-Уральской ТЭЦ, Березовского рудника по добыче золота, пригородных колхозов и совхозов.

Всюду, начиная с прославленного свердловского Уралмаша, меня поражали могучая, первоклассная техника заводов-гигантов, напряженный труд и огромный производственный подъем среди всей массы строителей социализма. Всюду трогали теплота и сердечность, с которыми принимали избиратели меня – простого смертного.

И вот я впервые – депутат советского парламента. Я был счастлив и горд этим. Во-первых, потому, что оказался в числе той тысячи «лучших из лучших», как именовала нас печать, которых великий двухсотмиллионный народ удостоил своим избранием. Во-вторых, потому, что я получил депутатский мандат в Совет Союза от рабочих Урала – индустриального хребта социалистической державы.

12 июня открылась первая сессия вновь избранного Верховного Совета. Зал заседаний Большого Кремлевского дворца. Я бывал здесь в прежние годы, до реконструкции, когда он именовался Андреевским залом. Места для делегации Свердловской области. Рядом со мной в креслах также вновь избранные от Свердловской области депутаты: маршал Советского Союза Г.К. Жуков, знаменитый физик-атомщик И.В. Курчатов, уральский писатель-сказочник П.П. Бажов и др.