Непримкнувший. Воспоминания - [49]

Во всех этих уже не художественных, а политических квалификациях прославленных деятелей советской культуры явно чувствуется полемическая манера Сталина. Желая подвергнуть критике какое-нибудь лицо, или группу, или общественное явление, Сталин наносил удар со всей беспощадностью, доводил свою характеристику до предельного преувеличения.

Когда-то, в двадцатых годах, в период острой борьбы с оппозицией, Л. Троцкий сказал о Сталине: «Сей повар будет готовить только острые блюда».

Как показал последующий ход исторических событий, эта характеристика в немалой степени подтвердилась.

Констатируя усиление ревизионистских черт в социал-демократических партиях, Сталин мог заклеймить все социал-демократические движения мира как «социал-фашизм». Это спутало все карты и отрезало коммунистам доступ к сердцам миллионов и миллионов социал-демократических рабочих.

Подметив в зародыше тенденции к отходу от принципов пролетарского интернационализма в выступлениях руководящих деятелей Компартии Югославии, Сталин мог сразу окрестить их кровавыми палачами и турецкими янычарами.

Узрев в философских трудах академика Деборина элементы объективизма, Сталин мог надеть ему ярлык меньшевистствующего идеалиста.

Эту сталинскую манеру перенял затем и довел до крайнего аморализма Никита Хрущев. Сталин брал в зародыше какое-то реальное явление и в целях его преодоления мог гипертрофировать его до безмерности. Хрущев мог изобрести любую ложь и поддерживать ее всеми доступными средствами государственного механизма.

А. Жданов по натуре своей был интеллигентным и деликатным человеком. Но когда Сталин высказывал ему свои критические замечания по поводу какого-то явления духовной жизни общества и давал этому явлению остро наперченную политическую квалификацию, Жданов со всей пунктуальностью пускал ее в широкое обращение. Впрочем, так поступал не только Жданов.

Так, именно в решениях ЦК по идеологическим вопросам появились и полетели по свету политические формулировки в адрес выдающихся деятелей советской культуры, которые выходили за рамки разумного и политически целесообразного.

С образом Жданова в моей памяти всплывают сейчас все события, связанные с постановкой оперы Вано Мурадели «Великая дружба».

Как указывалось, я приступил к работе в Агитпропе во второй половине сентября 1947 г. А в торжественный день 7 ноября в Большом театре была показана премьера «Великой дружбы». А. Жданов сразу же после ее прослушивания сказал мне, что Сталин остался недоволен новой оперой. По его мнению, это – какофония, а не музыка. К тому же Сталин считает, что фабула оперы искажает историческую правду. Андрей Александрович предложил мне, чтобы Агитпроп разобрался, каково положение в советской музыке, и подготовил ЦК свои предложения.

Мы привлекли большую группу ведущих музыковедов Москвы, подготовили записку и проект постановления ЦК о музыке. Мне казалось, что все это сделано вполне квалифицированно и может послужить организующей основой для дальнейшего подъема советской музыкальной культуры и развития ее по правильному руслу.

Лично я всю жизнь был горячим и преданнейшим приверженцем классической музыки. Отец мой обладал красивым голосом и постоянно напевал дома старинные русские песни, а иногда и церковные песнопения, хотя ему и чужд был религиозный фанатизм. Все братья музицировали по слуху: кто на балалайке, кто на мандолине, кто на гитаре и скрипке.

С 11 лет я сдружился со своим однокашником Юрием Николаевичем Остроумовым, и эта дружба длится уже более 50 лет. Дома у Юрия было пианино, и его мать Татьяна Федоровна была большой любительницей музыки. Под ее аккомпанемент мы разучивали и пели романсы Чайковского, Рахманинова, Аренского, Глинки, Даргомыжского, арии из опер, старинные романсы и песни русских композиторов: Варламова, Гурилева.

Голоса у нас в эту переходную пору ломались. Но все же у Юрия уже тогда определился тенор, у меня – баритон. И мы частенько пели дуэты: глинковский «Не искушай», «Нелюдимо наше море» Вильбоа и другие. К нашей музыкальной компании скоро присоединился тоже наш однокашник Женя Поленский. У него рано сформировался бас. Теперь открылась возможность для пения трио. Мы недурно исполняли «Ночевала тучка…», «На севере диком» и другие произведения.

Музыка покорила меня, стала моей любовью, моей радостью, моим счастьем, моей страстью на всю жизнь.

В 1918 г. в Ташкенте, где я (после Ашхабада) жил и учился, образовался «школьно-театральный коллектив». Юра, Женя, я и несколько девочек-школьниц с самого основания стали его «премьерами» и «премьершами». Мы ставили в различных школах города, в казармах, в кишлаках, в «Колизее» (оперном театре имени Свердлова), в народном доме, в городском саду на подмостках летних кинотеатров «Модерн» и «Хива» музыкальные пьесы. Давали старую гимназическую пьесу «Иванов Павел», детские оперы «Кот в сапогах», «Кот, козел и баран», «Люли-музыкант» и др. Ставили отдельные сцены из классических опер («Евгений Онегин» и пр.), проводили концерты с исполнением романсов и песен русских и западных композиторов-классиков. Вскоре из девочек сформировалась великолепная балетная труппа.