Неприкосновенный запас - [36]

Дядя Аполлон принялся сквозь штанину нащупывать старую рану и, только убедившись, что шрам на месте, продолжал рассказ:

— Меня отнесли в хату, разрезали ватные штаны, забинтовали ногу индивидуальным пакетом и дали глотнуть из кувшина румынского вина, чтобы не так больно было. А потом на перегруженной лодке переправили обратно в Старый Бодраж и на волах привезли в тыл…

— А «Иван-виллис»?

— Ба! — дядя Аполлон уставился на меня своими маленькими живыми глазками. — «Иван-виллис» здесь ни при чем. Он появился позднее, под занавес. До этого у нас были американские машины «виллис». Мы их получали по лендлизу. Ты, конечно, не знаешь, что такое лендлиз. Хитрая штука! Американцы вроде бы воюют вместе с нами. Только мы кровь проливаем, а они нам свиную тушенку в банках шлют. Технику тоже присылали: истребители «спитфайеры», машины «студебеккеры» и «виллисы». Хорошие машины, проходимые, выносливые. Правда, неустойчивые, легко переворачивались… Разумеешь?

— Разумею, — отозвался я, хотя тогда мало что разумел в свои десять лет.

Но дядя Аполлон верил, что я все понимаю, и продолжал свой рассказ:

— А в конце войны наши сами научились делать маленькие фронтовые машины «газики». Похожи они были на американские, вот и прозвали их на фронте «Иван-виллис». Имя русское, фамилия американская. И никаких лендлизов. Свои машины, а не взятые в долг у заморского дяди. Что немаловажно! И вот, значит, стоял ясный, солнечный день…

Но дослушать до конца историю дяди Аполлона и его машины в тот раз не удалось: как всегда, некстати появился управдом Пушкевич.

— Товарищ Голуб, — мрачно сказал он, — почему ваш автомобиль не прошел техосмотр?

— Разве обязательно? — растерянно спросил дядя Аполлон.

— Вы лучше меня должны это знать, — процедил, глядя в землю, Пушкевич. — Каждое транспортное средство положено ежегодно представлять на техосмотр.

— Транспортное средство… — со вздохом повторил дядя Аполлон. — Слово какое-то нечеловеческое.

— В доме должен быть порядок, — буркнул Пушкевич и с осуждением посмотрел на дядю Аполлона. — Пенсионер, а дурью маетесь.

И ушел. И долго еще виднелась его сутулая спина.

— Знаешь, что такое пиксида? — тихо спросил меня дядя Аполлон.

Я не знал и покачал головой.

— Пиксида — склянка для яда. Это мне одна аптекарша объяснила.

Больше он ничего не сказал, но с тех пор я про себя стал называть управдома аптекарским словом «пиксида».

Дядя Аполлон говорил о войне так, словно она только на днях закончилась, — для него война всегда была рядом. Для меня же она была далеко-далеко. Словно от войны нас отделяло разное время.

Иногда, задумавшись, дядя Аполлон сообщал мне:

— А в Будапеште теперь идут дожди…

Откуда он знал, какая погода в далеком, неведомом Будапеште? И почему она его интересовала?

Когда же мы с ним спускались к озеру, он обязательно вспоминал озеро Балатон.

— Балатон поболее вашего будет, разумеешь? Другого берега не видно. И места красивые.

Он с такой любовью говорил о далекой венгерской земле, словно она была для него родной.

Но оказалось, что дядя Аполлон родом из Ленинградской области, до войны жил в городе Луге, на Ярославской улице, у глубокого ручья.

Чем больше я узнавал дядю Аполлона, тем загадочней он становился для меня.

2

Первое время «Иван-виллис» был у жильцов нашего дома предметом общих насмешек. Как только не величали его, беднягу! Козел! Колымага! Развалюха! Металлолом! Жильцы безжалостно насмехались над автомобилем и над дядей Аполлоном, особенно в те дни, когда он, краснея и потея, тщетно пытался завести старую машину.

Но люди привыкают ко всему. Привыкли они и к «Ивану-виллису». Однако главная перемена в отношении к старой машине и ее чудаковатому хозяину произошла после случая, о котором я хочу рассказать.

Если бы о нем рассказывал сам дядя Аполлон, он начал бы неизменными словами: «Стоял ясный, солнечный день», хотя история эта случилась ночью. В нашем доме тяжело заболел мальчик Игорек из седьмой квартиры. Надо было немедленно везти его в больницу. Но как вызвать «скорую помощь», если наш дом стоял на отшибе и телефон был на другом конце улицы и чаще всего не работал.

И тогда я предложил:

— Надо разбудить дядю Аполлона.

И тут же испугался собственных слов: вдруг машина не заведется и мы потеряем драгоценное время? А решается жизнь человека!

Но когда беда стучится в дверь, люди хватаются за любую соломинку. Меня послали за хозяином «Ивана-виллиса».

Я мигом скатился по лестнице и забарабанил в дверь моего друга.

— А? Что? Тревога? — пробормотал дядя Аполлон, стоя в дверях в исподнем и глядя на меня невидящими со сна глазами.

— Дядя Аполлон! Скорее! — крикнул я. — К машине! Маленький Игорек… умирает!

Слово «умирает» сразу разбудило дядю Аполлона. Он засуетился, тяжело запрыгал на одной ноге, попадая в штанину, запыхтел, наматывая портянку, застучал каблуком, втискивая ногу в сапог.

— Настоящий солдат должен одеваться в одну минуту… что немаловажно, — пробормотал он и выбежал на улицу, на ходу натягивая брезентовый плащ со слоновым ухом. — Сейчас мы его заведем!

Он произнес последние слова и осекся, как бы на мгновение утратил уверенность. Но все же бежал к машине, а я, как верный оруженосец, семенил следом.