Неприкаянность - [16]

Любовь беснуется иль топчется виновно, —

не склонна жизнь пускать её в свою страну.

Теснит со всех сторон. Бесшумно

колотит доводом благоразумным —

и приучает нас считать привычку

самой любовью: как кавычку и кавычку,

не различаем свой и посторонний дом,

когда подолгу в доме том живём.

Добропорядочности вымученной цвет

на наших лицах проступает. Стёрты

следы страстей. Что ни лицо, — портрет

усовестившегося чёрта.

Не доброту года несут ему, — морщин

тугую сеть, в которой вязнут нимфы,

заладившие: «Чистоты причина —

усталость плоти, помутненье лимфы.»

И вот тогда Своим мы нарекаем Домом

плавучий остров, Несвоейземлёй рекомый.

Тогда — кого любили, изживаем

во имя тех, с кем время убиваем.

А вместе с ним — себя. Мы умиранию

с корнями — учимся во имя выживания.

И начинаем из последних сил цепляться

за жизни полу-затонувшей остров-круг.

Полу-чужой, полу-знакомый… Нам сдаваться

пора. Исторгнуть исступлённый вой.

И вздрогнуть в тошном страхе, если вдруг

мы это назовём Судьбой.

Пер. Нодар Джин

РЭП-ПЕСНЯ

Мы всё имели ровно,

Но он в дерьме

Копаться хладнокровно

Не умел.

Он притворялся трупом,

А мертвецу

Существованье — глупо,

Не к лицу.

И жил он, как затворник

Не жил, — тужил. А

Я в портах позорно

Жила-грешила.

Мы в жизни были швахи.

Печаль одна

Была у нас. И страхи

Одни. Вина

Одна. И лгали часто,

Но он ко лжи

Постольку был причастен,

Поскольку жил.

Своею жизнью мало

Он дорожил, —

Как будто ему дали

Помятый джип

Или такую тёлку,

Что не помять.

Но он молчал. Он только

Не мог понять,

Что я, как звуки в джазе,

Как в зубе дрель,

Кручусь, кричу в экстазе

«Движенье — цель!»,

Что не пойму того я,

Что жирный класс

Пугается не воя,

А держит глаз

На нём, молчащем, зная,

Что прошибьёт

Его слеза больная —

И он… споёт:

«Послушай, мазефакер,

Язык твой лжив!

Как твой же член, обмяк он —

Ни мёртв, ни жив!

Всего дороже деньги

Тебе, твой жир!

А я точу на слэнге

Слова-ножи!

Хана тебе без рэпа!

И с ним хана!

Истина свирэпа!

Щупай — на!»

Пер. Нодар Джин

ЛАЗАРЬ

И потом Он узрел Марфу и Марию, оплакивавших брата своего, Лазаря.

(Из показаний апостола Марка)

Помилуйте! Но я совсем не Марфа!

Я не сестра ему. А от изгоя

не надо ждать ни мира, ни покоя

ни вашей обожравшейся стране,

ни Лазарю.

Жуликоватый Лазарь —

ему бы только по сусекам лазать,

подохнуть, обожравшись, а, воскреснув,

рыгнуть во след прокисшим облакам.

И он уже напрягся. Но Мария

и Марфа, как на реках Вавилонских,

завыли так, что чуть не уморили

животным криком самого Христа.

Завыли так безумно, дико, страстно,

как жалкие озлобленные птицы,

на клочья разодравшие пространство.

И Лазарь в этом крике утонул.

Откуда боль? — Засомневался Плотник

Сын плотника же и Святаго Духа. —

Откуда боль, когда мгновенной плоти

жить дважды в этом мире не дано?

Ведь боли не бывает без страданий,

без мукой перекошенного рта.

Отдай им дань. Без этой страшной дани

любая жизнь ничтожна и пуста.

Зато потом ты выйдешь из пещеры

святейшим из святых. И люди будут

ничтожные, но добрые как будто,

как стая птиц кружить над головой.

И будут петь осанну! А, напевшись,

тебе ножом пересчитают рёбра

однажды ночью или утром ранним.

Но этот нож тебя уже не ранит.

Что вечности отравленный металл?

Что вечности озлобленные лица?

А потому — покинь свою гробницу.

Вставай. Я вижу: ты уже восстал. —

Так говорил угрюмый Назорей.

Но резвый Лазарь обнаружил слёзы,

блестевшие, как росы на заре,

растрогав Человеческого Сына.

Но я не зарыдаю. Я — не Марфа.

Я в это не играю. Я — не вы.

Прости, Господь, но мир достоин мата,

как Лазарь твой, что на исходе марта

тобою воскрешён был для жратвы.

Пер. Ефим Бершин

ПОЭТ

Денису Новикову

Поэт на площади поэта —

Маяковского площадь это —

Сидит на площади поэта —

Ясно?

Поэт говорит, что несправедливо —

Устроена жизнь. Гнусно и криво —

Даже улыбка её тосклива —

Напрасна.

Поэт говорит о вещах несвоих —

О деньгах, бабах, предметах других —

Точит поэт о предметах чужих —

Лясы!

Поэт говорил и качался, как раби —

Как рассерженный Хаммураби —

За то, что сожгли закон Хаммураби, —

Дожил!

Поэт разговаривал — тонкий, как цапля, —

Как в шприце для героиновых каплей —

Игла, в венозный воткнутая кабель —

Заслужил!

Он говорил: Дайте что круто!

Дайте мне всё в эту минуту!

Дайте валюту!

Лучшие блюда!

Девок для блуда!

Лихие маршруты!

Дайте мне!

Дайте!

Дайте!

Поэт говорил, я сидела, молчала —

О, нет, мы не хлебом единым, не налом —

А страха живём единым началом —

Знайте!

Взгляд у тебя жестокий и близкий —

Чего в нём больше: «жестокий», «близкий»? —

Тебе, как и мне, не поклонятся низко! —

Живи ж без риска!

Поэты на площади были поэта —

Вдвоём — да на площади поэта —

Их повенчала кратко беседа —

Негласно.

Пусть любовь придёт на мгновение только —

Для мгновенного озарения только —

Мгновенного видения только —

Прекрасно!

Пришельца от любого завета —

Считайте братом, которого нету —

Когда он приходит на площадь поэта.

Я сделала это!

Пер. Нодар Джин

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ САМОУБИЙЦЫ

Алёше

Мой милый мальчик,

ты, как в люльке,

качаешься в холодной петле

меж небом и землей,

как в люке,

как в старой колыбельной песне,

где вестник голубиной почты —

с кольцом, как с перебитым нервом.

И цепь, что связывала с почвой,

сегодня связывает с небом.

И губ застывшая фиалка

перекусила жизни нить.

Никто не нанял катафалка,

чтобы с тобой похоронить