Непреклонные - [35]

— Это только ваше мнение, — кротко заметила я.

— Вы слишком самоуверенны, Оксана Валерьевна. Ни у кого не получилось, а у вас получится, да?! — Никифор поддёрнул губу с усиками.

— Кто знает, кто знает… Я могу войти в комнату? Всё-таки неприлично держать женщину на пороге, даже если вы недовольны её приходом! В любом случае, я хочу узнать, почему вы отказываетесь сотрудничать со мной. Только на том основании, что не верите в мой успех?

— Не только. — Никифор явно думал над моим вопросом. — Ладно, проходите, но у меня мало времени. Надо ухаживать за больным братом, а потом заниматься. Надеюсь, вы знаете о наших отношениях с отчимом. И его друзья скорее станут моими врагами.

— Никифор, я не друг ему. Просто Юрий Иванович нанял меня, и я выполняю работу. Он — мой клиент, вот и всё.

— Но вы — подруга Людмилы! — повысил голос юноша и сорвался на фальцет. — Ладно, не будем базарить в коридоре. Пойдёмте.

Я подняла с пола сумку и пошла следом за Никифором через холл в одну из дальних комнат. Толкнув плечом дверь, Никифор посторонился и пропустил меня в квадратное серебристое помещение. В этом тоне было выдержано всё — пол, стены, потолок, мебель. Впрочем, кроме стола, офисного кресла и широкой тахты, в комнате ничего не было.

Само собой, стол украшал дорогущий компьютер, а на стеллажах громоздились учебники и тетради. Комната студента-отличника напоминала фантастические фильмы, и только внушительный иконостас в правом углу резко контрастировал с общим модерновым стилем.

В окно виднелись корпуса соседних домов, разноцветные окошки и белая бахромка снега на ветках растущих во дворе лиственниц. Поднимался ветер, и комья снега летели вниз, на орущих детей.

— Садитесь! — Никифор мотнул головой в сторону тахты.

— Спасибо.

Я опустилась на уголок, обвела взглядом комнату. С другой стены на меня смотрела Наталья Лазаревна — огромный цветной портрет в чёрной рамке. Под ним стоял стакан водки, накрытый кусочком хлеба, и горела церковная свеча. У икон я заметила зеленоватую лампадку, которая освещала богатые оклады и сильно пахла ладаном.

Из всего набора образов я узнала только Сергия Радонежского, который, по слухам, помогал школьникам и студентам. Был среди них и мученик Никифор, но я не стала терять время и спрашивать о постороннем. Отвернувшись от образов и компьютера, посмотрела на хозяина, ёрзающего в кресле. Сзади него горела офисная галогеновая лампа, похожая на сковородку, и шелестели приклеенные скотчем к стене листки бумаги.

— Никифор, я хочу услышать от вас рассказ о том самом вечере. Понимаю, как вам больно, но ради матери вы должны… слышите, ДОЛЖНЫ рассказать правду! Правду, а не то, что заявляли следователю. Со своей стороны обещаю, что никогда и никому не скажу о вашем проступке.

— У меня не было никакого проступка! — взвился Никифор. — И я вам ничего говорить не стану, слышите?! Да, маму убили, она боролась против наркотиков! Она поднимала народ на войну с бандитским беспределом! Она считала, что русские люди должны быть хозяевами на своей земле! За это её и убили. Она теперь в раю. Она — мученица за веру, за истину, за справедливость. И никто за неё мстить не должен, потому что для праведницы любая месть — тоже зло. Смертной казни в стране нет, и убийца всё равно останется в живых. Может, он даже минует скамью подсудимых. Тот, кто послал, за деньги его отмажет. А вдруг непосредственного убийцы уже нет в живых? Я не знаю. Мне это не интересно. Это интересно отчиму? Отлично. Его проблемы. А ещё больше это, наверное, нужно кузине Милочке. Но я выполнять её желания не стану. Дайте душе моей матери успокоиться, слышите?! Её тело предано земле, и душа должна быть безмятежна. Только недавно прошли сороковины. Я с трудом сумел успокоить сестёр и братьев. И я не позволю, чтобы нас всё время возвращали в тот день… Вам обещаны большие деньги, вот и отрабатывайте их, ройте землю носом. Но всё это — без меня. И больше нам говорить не о чем.

— Никифор, вы скажете мне!

Я медленно встала с тахты, сделала несколько шагов к нему. Юноша тоже поднялся, сжал кулаки, и лицо его покраснело от гнева. Я не боялась, что сосунок сейчас бросится на меня, и чувствовала в себе силы отразить его нападение. Думала только о том, имею ли право пустить в ход грубый шантаж. И решила, что да, поскольку уговаривать этого психа нет ли времени, ни желания.

— По большому счёту, мне нет дела до ваших взаимоотношений с отчимом и двоюродной сестрой. Вы можете как угодно сильно их ненавидеть, потому что всё время ревновали к ним свою мать. Но вы не имеете права делать меня заложницей семейных дрязг, показывать характер и тем самым мешать раскрытию тягчайшего преступления. Как сын, как человек, как гражданин вы должны помочь свершиться правосудию. Вам двадцать лет. Я свою мать потеряла, когда мне было восемнадцать. Её убили на моих глазах. Неужели бы я стала выпендриваться, держать фасон, копаться в каких-то родственных пакостях, будь хоть малейшая возможность покарать её убийцу? Какая разница, кто меня нанял? Разве это имеет значение?! Вы должны надеяться на меня, а не ненавидеть, не бояться! Никифор, я говорила с Ларисой Якшинской. Поскольку дело приняло слишком серьёзный оборот, она лукавить не стала. И сказала, что в тот вечер не была у вас дома. Что они с Натальей Лазаревной договорились встретиться позже, когда Макс вернётся из Таиланда. Так?