Неправильный Дойл - [87]

– Мне нужны карты, – сказал Дойл, когда Слау немного отдышался.

Слау заморгал.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Дойл оскалился. Он поставил ногу на живот толстяка и сильно надавил.

Слау захрипел, словно от удушья, его лицо покраснело. На мгновение Дойл ослабил нажим.

– Я не в настроении слушать твое дерьмо, Слау. Я знаю, что ты знаешь, кто взял карты, потому что у тебя был доступ к личным папкам Фоя Уиткомба, когда он заболел. Он сам мне это сказал. Ты нашел карты и украл их. Так?

– Конечно нет! – выдохнул Слау.

Дойл вдавил каблук в жирное брюхо и почувствовал, что толстяк вот-вот сдастся.

– Карты! – закричал Дойл. – Где они?

Слау начал хныкать. По щекам потекли слезы, оставляя на бежевом ковре мокрые пятна.

8

Восьмиугольный особняк Таракана Помптона укрылся во влажном сумраке, одной стороной выходя на залив. Главные ворота были заперты. Слабый голубоватый свет – мерцание телевизора или ночник для Таракановых змей и ящериц – тускло струился из двух высоких окон, остальная часть дома была темной. Дойл прошел вдоль ограды до самой воды. Был отлив, и вода обнажила узкую полосу скользких камней. Он схватился за железные прутья, повис на них, нащупал опору и начал медленно продвигаться вдоль ограды, пока не почувствовал под ногами гальку. Потом он вскочил на бетонный выступ под кадками, засаженными кактусами, которые и составляли весь цветник Таракана. Он пригнулся и быстро побежал вдоль кадок к крыльцу, там остановился у покрытой лаком бочки и на четвереньках прополз вокруг здания, осторожно дергая ручки окон, которые оказались двойными и закрытыми наглухо.

Похоже, попасть внутрь можно, только разбив окно, а оно, без сомнения, поставлено на сигнализацию, которая и мертвого разбудит. Возможно, Таракан живет один со своей ямайской шлюхой, а может, поселил у себя ораву шестерок. Сейчас было не до выяснений. Дойл подумывал снова потыкаться в окна, но колени начали болеть, да и вряд ли со второй попытки найдется незапертое окно. С канала подул свежий ветер, волна тихо накрыла гальку. В следующую секунду он понял, что не пробовал толкнуть входную дверь.

9

Таракан Помптон и Номи лежали обнаженные – груда белой и темной плоти на роскошной кровати в спальне хозяина, – вперившись в экран огромного телевизора, установленного на кронштейне у подножия кровати. На экране светилась заставка из 1950-х – ненастоящий индеец в головном уборе из перьев. Кроме телевизора комнату тускло освещала синяя лавовая лампа, в ее тягучей середине вздымались пузырями капли горячего синего воска. На черном китайском лакированном столике возле лампы лежала знакомая эбеновая трубка и наполовину развернутый брусок героина, а чуть дальше – россыпь синих пилюль, выпавших из стоявшей рядом серебряной коробочки.

Вдруг индеец уступил место гигантскому голубому глазу, потом вращающейся синей мандале, потом снова голубому глазу. Наверное, это что-то вроде психоделического видеоклипа, специально для законченных наркоманов. Слабый стон Таракана, среагировавшего на этот монструозный глаз, был единственным свидетельством того, что тот еще жив. Дойл вошел в комнату, замахнулся африканской дубинкой, снятой со стены в гостиной, и ударил в самый центр глаза. Экран взорвался искрами и стеклом, и комната наполнилась неприятным запахом горящего пластика.

Таракан медленно скатился с кровати и вжался в угол возле уборной, стуча зубами. Его ямайская подруга не шевельнулась. Она еще дышала, но душа уже погрузилась в полное оцепенение, словно в пасть огромного чудовища. Ее засосал мутный рай наркоманов, где не было ни любви, ни желаний, где мозг не мог управлять даже опорожнением кишечника. Словно смерть, но не настолько окончательная и необратимая.

Дойл включил верхний свет.

– Дверь была открыта, – спокойно сказал он. – Я себя впустил. Надеюсь, ты не против.

Таракан ошалело смотрел на него, нервно дергая одним глазом. Казалось, он не понимает, что происходит.

– Тебе не обязательно должно быть больно, – рассудительно сказал Дойл. – Все, что мне нужно, – это мои карты.

Таракан открыл рот и издал невнятный звук, брызнула прозрачная струя мочи и растеклась темным пятном по ковру.

– Какой же ты мерзкий, – брезгливо сказал Дойл. – Накурился так, что совсем не соображаешь?

На лице Таракана появилась кретинская ухмылка.

– Не важно. Сам найду.

Дойл прошел по восьмиугольному дому, осматривая комнату за комнатой и включая везде свет, пока не нашел нечто напоминающее рабочий кабинет. Там стояли чертежный стол, на котором лежали свернутые в рулоны планы застройки, письменный стол, компьютер, стопки каких-то юридических документов, некоторые из которых доходили ему до колена. На полу, словно груды сухих листьев, валялись листы бумаги. В углу располагался старинный секретер, украшенный светящимися в темноте наклейками капитана Кранча[131] и пса Пити.[132] Дойл сбил замок своей дубинкой, но нашел в ящиках только свеженькие пачки с купюрами, достоинством в пятьдесят и сто долларов. Они были такими новыми, что казались фальшивыми, и кто знает, может, так оно и было. При виде такого количества денег, сотен тысяч, наверное, он замер. Это была заначка Таракана. Маленький ублюдок! Интересно, заметит он, пропади, скажем, штук двадцать? Обозлившись на себя за такую мысль, Дойл затолкал ящики обратно и опрокинул секретер на пол. Потом несколько минут рылся в куче бумаг и наконец сдался. Вернувшись в спальню, где Таракан так и валялся в углу, в луже мочи, Дойл ткнул его в лоб тупым концом дубинки.