Непойманный дождь - [27]

Я оглох, ослеп, все забыл. Сидел на полу, уткнувшись в сиденье дивана. Не было больше мыслей, не было слов. Обивка дивана воспринималась как часть отсутствия. Палец на ощупь воспроизводил не видимый мною стилизованный цветок. Покой. Я достиг покоя. Покоя без времени. А потом потекли воспоминания. Дорога, гроза — с этого начался мой покой. Очевидно, я был убит грозой на дороге. Как хорошо быть убитым грозой на дороге, все равно что в тумане в бою…

Грохот вывел меня из покоя, вернул слух, зрение. Я глотнул воздуха и издал какой-то неоформленный резкий писк, как только что родившийся младенец. Повернул голову — Тоня, сестра. Успокоилась, простила меня и приехала в кресле сюда. Что ж, попробуем сначала.

— Привет, Тоня! — пискливо выкрикнул я и попытался улыбнуться — не знаю, что получилось.

— Привет! — Она тоже попыталась улыбнуться. — Я тебя потеряла, а ты вот где.

— Ага. — Я поднялся, подошел к ней, нерешительно, робко, боясь повторения слез, погладил по голове.

— А сначала я тебя совсем потеряла. — Она потерлась щекой о мою руку — тоже немного робко. — Утром. Мама звонила, ты не отвечал, я звонила — то же самое. Я думала… И не поверила маме. А ты вдруг пришел.

— Не нужно, Тонечка, не нужно ничего объяснять, я все понимаю.

— Нет, не понимаешь! — Она резко отбросила мою руку. — Где ты был на самом деле?

— То есть как — где? Что ты имеешь в виду?

— Утром и днем где ты был? Ты сказал маме, что заболел, а сам…

— Видишь ли, — начал придумывать я на хо ду, — у меня действительно очень разболелась голова, еще с вечера. Выпил таблетку и так крепко уснул, что ничего не слышал. Вот, проспал на работу…

— Хочешь сказать, что все время был дома, а потом сразу приехал сюда?

— Ну конечно!

— На чем же ты приехал?

— На троллейбусе.

— Вранье! Ты ездил на машине! Ты был где-то за городом! Что ты там делал?

Такого поворота я никак не ожидал.

— Ну… — С ходу ложь теперь совсем не придумывалась, уж слишком Тоня меня сбила и огорошила, и потому я стал говорить правду. Не ту, сегодняшнюю, почему я ездил за город, а другую, глубинную, которая все время сидела во мне, — просто связал ее с поездкой. — Видишь ли, не всегда же я могу и хочу быть курьером. Временами это мне становится не под силу, и тогда…

— Случается срыв?

— Можно сказать и так.

— Это был новый срыв? — Она с болью, даже с каким-то отчаянием на меня посмотрела. — Такой же срыв, как тогда?

— Нет, нет, что ты? Просто сегодня я понял, что не могу оставаться курьером, захотелось все бросить и… Я не вышел на работу, хотел завтра уволиться и… Эта поездка за город — чтобы развеяться, собраться с мыслями. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, еще бы! Ты очень скучаешь по старой работе?

— Не можешь себе представить, до какой степени!

— Могу. Мне тоже невыносимо без компьютера.

— Ты другое дело. А для меня…

— Ну да, представляю. Как ты думаешь, Фима, когда мы сможем… когда ты сможешь снова… когда ты окончательно вылечишься?

— Да я, в общем, здоров, только…

— Вот-вот! Только! Это правда был не… это не возвращение болезни?

— Конечно нет, так, минутная слабость. — Я притянул ее к себе, уже совершенно спокойно, поцеловал в макушку. — Все хорошо, честное слово!

Она улыбнулась, тоже совершенно спокойно, без боли, без истерики.

— Слушай, а как ты узнала, что я был за городом? — Этот вопрос меня очень беспокоил, но я задал его веселым, беззаботным тоном.

Тоня засмеялась, быстро нагнулась, выпрямилась.

— Догадаться не трудно! Во-первых, от тебя пахло твоей машиной — бензином, отдушкой, не знаю еще чем, такой характерный запах. А во-вторых… — Она схватила мою руку, положила что-то на ладонь. — Вот, улика против тебя, череда. Посмотри на свои штаны, они у тебя все в череде. А еще в глине.

— Черт! — Я с изумлением рассматривал колючку от череды. — Но как тебе вообще в голову пришло?… Это так странно.

— Сам же когда-то придумал идеальное преступление! — Тоня весело расхохоталась. — А таких вещей не знаешь.

— Я просто шутил. И потом… там не было ничего об уликах… Нас было много, мы пили пиво… Понимаешь, я пошутил!

— Я тоже шутила. — Она вдруг нахмурилась. — Когда-то и я была не одна. Ладно, не важно, проехали! — Тоня решительно крутанула ручку кресла и поехала из комнаты.

А ведь она обвинила меня в своем одиночестве! Первый раз в жизни. Но почему именно сейчас? Да, я действительно был виноват отчасти… И она имела право…

Я поплелся за ней, за ее креслом.

И дело не только в том, что несколько дней ее не навещал, и не в том, что долго-долго тогда, перед своей болезнью, вообще не приезжал. Дело в том… В ее инвалидности я был виноват. Не виноват и виноват. Почти исключительно я один.

Глава 7. Шаг в шаг

«Прежде всего у вас лопается живот!» — провозгласил гофрат…»[1] Фраза вот уже несколько минут звучала в голове у Андрея и подсказывала выход, только он никак не мог определить какой. Он стоял на дороге и, как завороженный, смотрел на рафик, дыша ртом, «хотя никакого насморка у него не было»[2]. Вот здесь, на этом самом месте, оставался «форд» Долинина, а теперь… Как вы это объясните, господа, я вас спрашиваю, как? «Прежде всего у вас лопается…» Вы вступаете на обетованную землю страны Безумия — и перенимаете обычаи аборигенов, вы делаете шаг — и начинаете понимать, что второй неизбежен, логически вытекает уже из того, что вы вступили на эту землю. Третьего допустить нельзя, ни в коем случае нельзя, иначе вы уже никогда не выберетесь отсюда. Да, вот в чем выход — последовать примеру консула Тинапеля, незадачливого «вызволителя» заблудшей овцы, Ганса Касторпа, и дать деру. Невзирая на фрау Редиш