Неповторимое. Книга 6 - [58]

Я умышленно шел на обострение, рассчитывая на то, что Горбачев или одернет меня, или поправит, или спросит мнение у присутствующих. Но он не реагировал. После 15–20-минутного резкого выступления я отправился на свое место, не теряя надежды, что Горбачев прокомментирует мое выступление или хотя бы скажет: нужно вводить какой-нибудь режим в Литве или можно обойтись и без этого.

Каково же было мое удивление, когда он встал и заговорил так, будто моего выступления и не было. «Думаю, что обмен мнениями был полезен, — сказал он. — Каждый мог извлечь для себя необходимое. Будем и впредь стараться придерживаться этого метода. Если возражений нет, то можно было бы закончить нашу работу».

Возражений не было. Заседание закрылось. Я вышел в приемную. Ко мне подходили некоторые участники этой встречи и положительно отзывались о моем выступлении. Подошел и Р. Хасбулатов. Раскуривая трубку, сказал: «Вы все правильно говорите. Так не может дальше продолжаться». Я смотрю на него вопросительно: за кем же остановка? Для чего собирался Совет Федерации? Очевидно, поняв это, он сказал: «К сожалению, нерешительность нашего руководства, полумеры или отсутствие вообще всяких мер ставят всех нас в сложное положение…»

Мне было ясно, что никто не собирался и не собирается вступать в полемику с Горбачевым: министрам этого делать нельзя, потому что любого инакомыслящего Горбачев не потерпит и снимет; руководителей республик устраивала позиция невмешательства, занятая Горбачевым еще на заре перестройки, каждый из них действовал по своему разумению. Либерал по характеру, социал-демократ по убеждению и холуй перед Западом по крови своей, Горбачев намеренно создавал обстановку, стимулировавшую процессы развала страны.

Но эти выводы я мог сделать значительно позже, а в то время был просто огорчен таким возмутительным бездействием. Еду в машине к себе в Главкомат, а в голове все один и тот же вопрос: почему судьба так жестока к нам?

Вспомнил, как все скверно складывалось с первых дней руководства Горбачева. Обманутые надежды, родившиеся у меня на первой с ним встрече в декабре 1984 года, заседании комиссии Политбюро ЦК по афганской проблеме с каждым годом все больше и больше приводили меня к мысли, что действия Горбачева носят зловещий характер, а не заблуждение, как это пытались показать его почитатели. Некоторые даже подавали Горбачева, как человека исключительного душевного бескорыстия, весьма гуманного, деликатного и привлекательного. В общем, ангела во плоти.

О Горбачеве нельзя сказать, что он переродился или что яд буржуазного индивидуализма проник в его сознание и отравил его (в 50-то лет!). Дело в другом. Вирусы Запада нашли у него благоприятную почву (а почва — популизм, стремление к славе и наживе). Они-то и растопили у него то притихшее до поры до времени, то замороженное, что оставалось в душевном наследии от отца и деда. Как, кстати, и у Ельцина. Ему, Горбачеву, перерождаться не надо было, как, к примеру, Гайдару. Он с рождения был таким. Только умело носил до времени фальшивую личину, чем обвел вокруг пальца и Суслова, и Громыко, и даже Андропова, холуйствуя перед ними.

Вы помните, читатель, как в 1959 году в английском парламенте на заседании, специально посвященном 80-летию со дня рождения И. В. Сталина, У. Черчилль сказал, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомным оружием? Перефразируя Черчилля, можно сказать о Горбачеве: он принял Великую Державу, которой к исходу 1991 года вообще не стало — вместе с другими предателями он ее полностью разрушил. Это уникальный случай во всей мировой истории.

Если проанализировать деятельность Горбачева на протяжении всех лет его руководства страной, то можно сделать вывод, что он ни одного полезного дела не довел до конца, ему важно было лишь обозначить себя. Но во всем, что способствовало развалу страны, он явно преуспевал. Он постоянно торопился, не давая специалистам глубоко продумать и просчитать то или иное положение. Некоторые его меры выглядели импровизацией, что, конечно, было недопустимо для огромной страны. Многие крупные государственные и партийные деятели терялись в догадках: чем были вызваны эти поспешные действия? Одни считали: он боялся, что его могут убрать с поста генсека (а для этого основания уже были), а потом и президента, поэтому, мол, хотел сделать возможно больше, почему и торопился. Другие утверждали, что он по характеру легкомысленный популист, ему лишь бы «застолбить» идею. Третьи говорили, будто его принуждают к активным необдуманным действиям силы, заинтересованные в развале СССР, о чем как раз и свидетельствовали результаты этих действий.

Заседание Верховного Совета

Памятными в жизни нашей страны были такие события, как закрытое заседание Верховного Совета СССР 16 и 17 июня 1991 года и Пленум ЦК КПСС 25–26 июля 1991 года.

Заседание Верховного Совета было необычным. В связи с обсуждением вопросов особой важности заседание сделали закрытым.

К тому времени ситуация в стране, а особенно в Москве накалилась до предела. Горбачев упразднил Совет Министров, как орган с широкими функциями, и вместо него создал куцый Кабинет министров, максимально обкорнав его властные полномочия. На пост председателя Кабинета министров СССР был назначен В. С. Павлов. К лету 1991 года он уже поднаторел в этой должности, тем более что в марте того же года он как бы получил боевое крещенье — ему пришлось выдержать в Москве натиск так называемых демократических сил, организовавших крупные демонстрации против президента и правительства СССР. Ситуация складывалась так, что без применения силы нельзя было гарантировать порядок в столице. Горбачев поручил это Павлову, а сам как всегда (Тбилиси, Карабах, Баку, Вильнюс и т. п.) «ушел в тень». Павлов подтянул войска к Кремлю и тем самым дал понять псевдодемократам, что им надо задуматься о последствиях в первую очередь для них самих. Это несомненно сыграло отрезвляющую роль. Напряжение было снято, хотя пресса поносила Павлова, как только могла. А что Горбачев? Может, поддержал свое правительство? Нет, конечно, он заявлял в привычном стиле: «Ну зачем нам демонстрировать силу? Надо договариваться…» Вот так! Горбачев всегда был верен себе.