Неповиновение - [15]

Д-р Файнголд сказала, что это навязчивое выбирание одежды заменяет более основательное выражение моего горя, и мне нужен скорбный ритуал. Мне хотелось ей сказать: «А что говорит о Вас, Д-р Файнголд, то, что Вы живете одна в безукоризненной белой квартире с котом, которого называете Малыш?» Конечно, вместо этого я слушала и кивала, потому что я совсем не хотела начинать еще одну беседу насчет моей агрессивности, моих проблем с границами и моей привычки, которую она называет «сопротивляться процессу». Знала бы она, что вся моя жизнь построена на сопротивлении процессу.

* * *

За четыре часа я нисколько не приблизилась к решению. Я уже хотела позвонить Довиду, но он бы даже не понял моего вопроса. Кроме того, когда я говорила с ним раньше, казалось, он не очень твердо понимал, что происходит. Я тогда подумала о людях в Англии — людях, которых я, возможно, захотела бы увидеть. Я спросила у него о нескольких: о его братьях, о нескольких девочках, с которыми ходила в школу, и об Эсти. Он как будто даже не услышал, что я сказала имя Эсти. Я не переспросила — скорее всего, она уехала вскоре после меня.

Он посвятил меня в некоторые события из его жизни. Последние пару лет он работал помощником моего отца.

— Ну что, Довид, получается, ты будешь следующим Равом?

Последовала долгая пауза.

— Нет, — сказал он. — Нет, я не могу. Я не… Мы не… Мы не хотим.

— Мы? — спросила я. — Твоя жена тоже этого не хочет?

— Моя жена? — Как будто он никогда не слышал, что это такое. — Нет, просто мы не… Я не… Я не хочу.

Он перевел тему на семейные новости. Думаю, он просто скромничал. Еще не пришло время озвучить его амбиции. Люди, едва знавшие моего отца, вероятно, все еще вслух сокрушаются о его уходе. А я… Я не могу даже представить перед собой его лицо. Мы не разговаривали шесть лет, и это был просто краткий звонок перед Рош ha-Шана, так что не то чтобы мне не хватало его компании.

Довид рассказал мне о последних месяцах папы. Месяцах кашля и рвоты, слизи и крови. Он всегда был худым, никогда не был сильным, даже когда он был молодой. Иногда после трудного дня он сидел в кресле в нашей гостиной, большим и указательным пальцами нажимая на переносицу, где обычно находились его очки. И его руки были такие белые, а вены на руках — голубые. Иногда, когда я видела его таким, мне почти казалось, что он мертв, и тогда я тянула его за пальто, и он открывал глаза и бормотал что-то на идише, чего я не понимала, но было понятно, что он не злится.

Даже когда я была подростком, и мы начали спорить о сущих мелочах — какую я носила юбку, как я смотрела телевизор в «Диксонс», думая, что меня никто не видит, как я начала ждать три часа между мясом и молоком вместо шести — даже тогда я выдыхала с облегчением, когда он открывал глаза. Я думаю об этом, и чувствую грусть, и сожалею. И я думаю о том, как эти последние месяцы были также месяцами ожидания. Но он не позвонил. Он не попросил меня приехать. Когда я думаю об этих вещах, в горле образуется комок, а в носу начинает щипать. Тогда-то я и звоню подруге, чтобы рассказать ей о Фантастической Идее О Бруклинском Гардеробе. Потому что я не собираюсь оплакивать его.

* * *

В конце концов, я взяла все — юбки, блузки, свитера, кеды, сапоги, брючные костюмы, пижамные штаны, даже вечернее платье. Я подумала: лучше иметь все варианты, лучше не привязывать себя к чему-то одному. Лучше иметь оба наряда — и тот, что говорит: «Я пришла с миром», и тот, что говорит: «Пошли вы». Ведь кто знает, что мне понадобится сказать в этой ситуации? Другими словами, я взяла с собой в аэропорт JFK три гигантских чемодана. Ладно, я восемнадцать лет спорила с одним из величайших знатоков Торы нашего поколения, так что смотреть свысока на работников авиалинии меня не затруднит.

Весь полет я спала. Мне снился странный сон, куча изображений, из которых только одна часть была яркой, когда я проснулась. Мне снился Довид, каким я знала его, когда была маленькой, когда он оставался у нас на летние каникулы. Мне снилось, как он сидел за разваливающимся столом в своей комнате и учился. Стол наклонялся в одну сторону, если его не прислонить к стене и не придерживать рукой. Мне снился этот стол, о котором я не думала уже много лет. Мне снилось, как Довид работал за этим столом, и мы ругались, я и он. Хотя я не припомню, чтобы когда-нибудь ссорилась с Довидом. Я все кричала и кричала, а он говорил мягко; я не могла разобрать, что. И неожиданно я знала, что если открою ящики стола, то все пойму. Он попытался меня остановить, но я его оттолкнула. Открыла ящики, и из них посыпались гортензии, букет за букетом. Я проснулась, когда мы уже приземлялись. Вот я и в Лондоне.

* * *

Скотт однажды сказал, что мы принадлежим трем местам: месту, где выросли, месту, где ходили в колледж, и месту, где находится человек, которого мы любим. Я бы добавила к этому списку четвертый пункт: место, где мы впервые обращаемся за профессиональной психологической помощью. По любому раскладу, я принадлежу Нью-Йорку больше, чем Лондону. Я училась здесь в колледже, Д-р Файнголд здесь. Если заменить «человек, которого мы любим» на «человек, с которым мы занимаемся сексом», тогда Скотт тоже здесь. Конечно, это не мешает американцам предлагать мне «чашечку чая» каждый раз, когда они слышат мой акцент, но все равно. Я — Нью-Йоркер.