Непотерянный рай - [87]

— Ты так говоришь, будто меня и не знаешь. Честно говоря, я никогда не предполагал, что ты настоящий истерик! Боже мой, я теперь ни капли не сомневаюсь, что в тебе зарыт гениальный художник, они ведь все сумасшедшие. Ладно, пока, коль скоро ты не хочешь, чтобы я проводил тебя на вокзал.

— В Варшаве все обмоем.

— Да, через неделю мы оба ступим на родную землю. Ты, кажется, приедешь чуть раньше, скажи кому надо, что у меня все отлично, продано много польской музыки, заключены контракты… Создай шумок на заседании совета.

— Хорошо, — обещал Анджей и подумал, что Якуб и здесь успел обделать все свои дела.

— Да, еще одно! Дай мне на всякий случай адрес гостиницы в Венеции. Вдруг пригодится.

— Я всегда останавливаюсь во «Флориде».

Возвращаясь из «Савоя», он купил по дороге большой букет мимозы и, вернувшись в «Карлтон», поставил цветы в вазу возле зеркала. Теперь надо садиться за письмо, но ничего не получалось. Мятые листы бумаги один за другим летели в корзину. Потом он, как мальчишка, вытащил все клочки и сжег в пепельнице.

Наконец письмо готово. Оно было очень короткое. В конце он поставил подпись «всегда все тот же, Анджей», вложив в конверт три тысячи франков, железнодорожный билет, заклеил его и положил на видном, почти символическом месте — у зеркала, рядом с букетом мимозы.

«Когда она войдет в номер в начале первого, сразу заметит. А я в это время буду уже в Ницце».

Письмо он помнил наизусть:

«Дорогая моя!

Ты всегда считала меня уравновешенным и, как ты недавно сказала, способным на смелые поступки человеком. Это не так. Скажу тебе откровенно, у меня не хватило решимости прямо сказать тебе, что я сегодня уезжаю. Я не могу не считаться с тем, что ты должна быть самостоятельна и свободна. Я пришел к мысли, что те несколько дней, которые нам осталось прожить вместе в Канне, принесли бы нам больше огорчений, чем радости. Ты не представляешь, чего стоит мне такое решение.

Целую и обнимаю…»

Внизу была приписка о деньгах и железнодорожном билете, который он ей оставлял.

Ни слова ни о Джордане и ни о той перемене, которую он заметил в ней. Она ведь менялась с каждым днем, и все это не уходило от его внимания. Задерживалась на работе, возвращалась радостная и возбужденная, в разговоре непроизвольно иногда проговаривалась.

Анджей теперь вспоминал отдельные факты, осмысливал их по-новому, анализировал. Например, этот странный разговор на следующий день после бразильского приема, на котором свалился на его голову пропахший лавандой Джордан. Эва, собираясь на вечерний концерт, стояла перед зеркалом, расчесывала волосы и вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Анджей, что тебе во мне нравится?

— Не понимаю, почему ты спрашиваешь об этом?

— Я спросила, и мне хочется услышать ответ. Ну не сердись, скажи сразу, что хочешь скажи, но только сразу, не задумываясь.

— Мне нравится твоя молодость и красота…

— Почти то же говорил Роберт, только другими словами, говорил, что ему нравится во мне то и это, и ноги, и губы…

— Я тебя люблю.

— Так может сказать любой. Роберт повторял как заклинание после каждой рюмки.

— Я говорю редко.

— Да, но я хочу узнать, что именно ты во мне любишь, потому что… постель, это ведь не в счет… Ведь я состою из одних недостатков! Я просто испорченная девица, которую ты вытащил из грязи.

— Зачем ты об этом вспоминаешь?

— Потому что с тобой я делаюсь совсем другой, но в любую минуту могу снова стать той, какой была, при тебе я перестала грубо выражаться. Я не говорю…

— Что ты не говоришь?

— Как раньше, хочешь, могу продемонстрировать… шлюха, дерьмо, засранная жизнь… Раньше шло легче, теперь труднее.

Он был застигнут врасплох ее выходкой, но усмехнулся:

— Я не ханжа, чтобы вздрагивать при крепком словце. Когда надо — и сам могу сказать, не при тебе, конечно. Когда не надо — зачем засорять язык?

— Ты бы хотел, чтобы я снова так говорила?

— Зачем? Это не прибавит тебе обаяния, как и запах табака из уст любимой женщины. Я вижу, что здесь, в Канне, насмотревшись всяких чудачеств, ты тоже хочешь предстать, хотя бы передо мной, падшим ангелом.

— Нет, просто мне хочется понять, что ты во мне любишь и как долго будешь меня любить?

— Люблю, и этого вполне достаточно.

— Но почему о моем чувстве ты даже не спрашиваешь?

— Я старше тебя, а если бы был твоим ровесником, спрашивал бы очень часто, как это делают молодые люди, потому что это доставляет огромную радость.

— А я знаю, почему я тебя полюбила, ты мне понравился своим каменным спокойствием. Это черта настоящих мужчин. Не ругаешься, не взвиваешься — это все то, чего у меня нету. Ты добрый, но твоя доброта не навязчива, ты не расшаркиваешься, не говоришь комплиментов. Твоя доброта проявляется в действии. Эта мадам Эдит, ты должен с ней поближе познакомиться, она, видимо, была любовницей Джордана, говорит о тебе то же самое, что я думаю. Она ставит тебя выше Джордана, считает более мужественным, и она тоже заметила, что твоя улыбка обезоруживает женщин, хотя ты к этому не стремишься. А ведь она видела тебя только раз, на бразильском приеме.

«Да, она уже тогда делала какие-то неожиданные сравнения», — вспомнил Анджей, но пропустил мимо ушей. Ему становилось неловко, и он всегда старался отключиться, когда его хвалили.