Непотерянный рай - [42]

Он говорил правду, не отступая от своего принципа: как можно меньше лгать, как можно меньше утаивать. Его действительно ждет поездка через несколько месяцев в Милан и в Канн, а потом у него еще есть возможность продлить свое пребывание в Италии.

— Значит, ты хочешь в Италию?

— Да, в Италию.

— Ты бывал там уже несколько раз.

— Да, но каждый раз недолго, только по служебным делам. Это ничего не дает. Хотелось бы разок пожить там не в роли загнанного чиновника, мечущегося с совещания на совещание, а художником, который волен распоряжаться своим временем.

— У тебя в банке есть немного валюты, вот и используй ее для этой цели. Лучшего применения для нее и не придумаешь. Принеси в жертву своему таланту.

Анджей забеспокоился, что с ней происходит? Он предпочел бы, чтобы она не соглашалась. Они давно задумали на эти деньги съездить в Испанию или Грецию. Но как далеко ушли те минуты, когда они с разгоряченными лицами погружались в изучение проспектов, карт и путеводителей, с трудом раздобытых в туристских агентствах этих стран. Блуждали глазами по планам Мадрида и Барселоны, разглядывали фотографии корриды, пейзажи Пиренеев.

Теперь, после столь неожиданного согласия Ренаты, ему было стыдно, и он не мог этого скрыть. Чтобы как-то получить отпущение грехов, он сказал:

— Но ведь эти деньги мы отложили не для того, чтобы я поехал один.

— Как хорошо, что ты помнишь об этом, но я никуда не поеду, тебе они больше пригодятся.

Именно в тот день Рената почувствовала, что атмосфера за ужином чуть-чуть потеплела, если сравнивать с минувшими месяцами. Немного осмелев, она сказала:

— Я уже целую неделю собираюсь рассказать тебе одну вещь, но все не решаюсь… — Она осеклась.

— Что ты имеешь в виду? — снова встревожился он, пожалуй даже сильнее, чем за минуту до этого.

— Боюсь, что ты неправильно поймешь меня и подумаешь, что здесь какой-то умысел. Я даже хотела показать тебе письмо, но все откладывала со дня на день…

— Какое письмо! С работы, что ли? — вырвалось у него.

«Это Перкун или какая-нибудь анонимка», — молниеносно подумал он и почувствовал, как на шее выступили капельки пота и ледяными шариками скатились вниз.

— Почему с работы? — удивилась она, но удивление это показалось ему деланным. — Оттуда нам письма никогда не пересылают. Тебе же вручают их прямо в руки там, на месте. В твои служебные дела я не вмешиваюсь, не хожу туда, фамилии сослуживцев знаю только по твоим рассказам. Разве что телефонный звонок, а писем никогда не было.

— Какой звонок? — Новые капельки побежали между лопаток.

— Если что-нибудь важное, я всегда передаю тебе, если мелочь, могу и забыть или пропустить мимо ушей, — объясняла она, потянувшись за своей сумочкой.

«Это Перкун, ух, дрянная баба, — подумал он, — пани Зофья права. Если не анонимка, так телефонный звонок. На днях она видела, как я входил с Эвой в ресторан «Бристоль»».

Рената нервно рылась в сумке. Она была взволнованна. Непослушными пальцами выложила на стол бумажник, календарь, губную помаду, очки в кожаном футляре, какие-то купоны сберкассы, счета за телефон.

Он обратил внимание, что уже несколько раз у нее в руках появлялся какой-то конверт, но она как бы умышленно теряла его, и он исчезал в бездонном чреве сумки.

— Ну вот наконец, — решилась она и показала ему конверт. — После стольких лет нашей совместной жизни это свалилось на меня как гром среди ясного неба и сегодня кажется мне уже совершенно ненужным. Не знаю, как ты воспримешь это, Анджеек.

— Да говори же наконец, в чем дело, — не выдержал Анджей.

— Бервинский скончался два месяца тому назад.

— Бервинский? Где он умер?

— В Америке, в штате Айова. Вот акт, подтверждающий его смерть. Пришел из Айова-Сити. Прочти!

Она с облегчением вздохнула. Он тоже, но только совершенно по другой причине. Еще секунду назад он думал, что всплывет имя Эвы и начнется истерическая сцена ревности, а тут вдруг объявилась эта неожиданная новость, этакий сигнал из потустороннего мира.

Нечто совершенно иное, но тоже достаточно сложное. Нужно было немедленно отреагировать на это известие, потому что Рената напряженно ждала ответа, а у него словно бы язык отнялся. В ту минуту все это показалось ему совершенно неправдоподобным. Двадцать лет их супружество было неофициальным, и вот наконец наступил час правды, долгожданный час, а он не может решиться на такую перемену.

— Так когда он умер? — рассеянно спросил он.

— Читай же письмо, седьмого октября.

— И сколько ему было лет?

— Он был на два года старше меня, но это неважно, к чему тебе эти подробности? — спросила она, озадаченная его реакцией на письмо.

— Хочется знать кое-что о человеке, имя которого мы не упоминали столько лет.

— Не упоминали, и ты хорошо знаешь, по каким причинам. А сейчас ты молчишь. Я была права, когда боялась сообщить тебе об этом.

Теперь ему стала понятна ее благосклонность. Поезжай в Закопане, поезжай один в Италию, говорила, а у самой в сумке этот документ, это было для нее поважнее, чем совместная поездка, это было самое главное.

Столь критически оценив поведение Ренаты, он попытался уклониться от прямого ответа:

— Ты считаешь, что сейчас это совершенно необходимо?