Непорочное зачатие - [4]

Дорогу им преградил осел с двумя вязанками дров. Машина сигналила, женщина тянула и нахлестывала осла, но тот уперся. А в раскрытой двери таверны, плечом опершись о косяк, стоял толстый грек в феске и с трубкой в зубах. Он стоял под фонарем, весь объятый запахами жарящегося мяса и чего-то острого, и снег косо летел мимо него.

— Вот здесь мы поедим! — приободрился профессор, натянул свитер, надел кепку с красным помпоном и бодро шагнул в метель. Елена высунула туфельку из машины, смело ступила за ним следом и провалилась в снег, в ледяную воду: по горной улице под снегом она неслась потоком.

— Теперь я заболею, — сказала она плаксиво.

В таверне было так же холодно, как на улице, только накурено и шумно, тепло одетые местные жители сидели за столиками, пили вино из стеклянных графинов и спорили.

Им постелили бумажную скатерть, официант в фартуке, о который он вытирал руки, поставил первым делом два графина с вином и быстро начал расставлять тарелки с помидорами, брынзой, зеленью. Вино было ледяное, но свежий белый хлеб, нарезанный крупными ломтями, был удивительно вкусный, они ели его с брынзой, проголодавшиеся, а когда принесли глубокие тарелки, а в них, в коричневой подливке, картошка, овощи, мясо, все это огненное от перца — и запах, запах, — само собой решилось, что ни в какие Дельфы они не поедут, а надо возвращаться в Афины. Они согрелись от еды, от вина, и такой уютной казалась теперь таверна, побеленные стены, темное дерево, глиняные кувшины на полках, глиняные блюда на стенах, пожилой усатый грек за стойкой, с ним прощались сердечно.

Но в машине было холодно, Елена поджала ногу на сиденье, кутала ее шарфом и опять говорила, что заболеет, она уже чувствует. Несколько раз они останавливались, шофер вылезал, открывал капот, возился в моторе. Потом шумно захлопывал, садился, молча ехали дальше. Волосы его были уже мокры, на ворсистом свитере искрился растаявший снег. И случилось то, чего они теперь больше всего опасались: заглох мотор. Они сидели в остывающей машине, было темно, снег все шел, хотя и не так густо, и поверить, что не так давно они стояли внизу на солнце, на жаре, поверить в это было невозможно. Их все больше заносило снегом, изредка профессор что-то спрашивал, шофер не отвечал, чувствовалось общее раздражение.

Вдруг завыла сирена, замигали огни, остановился полицейский микроавтобус, из кабины в кабину, опустив стекло, полицейский поговорил с шофером, что-то передал по рации, и, завывая сиреной, микроавтобус скрылся. А вскоре, стоя под снегом на шоссе, профессор остановил случайное такси, они пересели, оставив шофера в машине, — «Его подберут!» — заверил профессор. И когда они спустились с гор и въехали в Афины, в теплый сухой вечер, в улицы, полные огней, машин, и засияли огни их отеля, они словно вернулись домой.

Но, странное дело, в дальнейшем веселей и ярче всего вспоминалась эта поездка в горы, шумная, дымная таверна, тесная улица городка, будто отрезанного от всего мира, желтые огни в домах сквозь летящий снег.

На обратный путь друзья подарили им ящик лимонов, ни за что не хотели брать денег, впрочем, денег уже и не было. И в самолете они решили половину ящика отдать этой женщине, в ней — их ребенок, зимой особенно нужны витамины. Но, как всегда, не хватило сувениров, в институте, где Елену отпускали часто, ждали подарков, и от большого картонного ящика осталось всего ничего. Впрочем, может быть, к лучшему: от цитрусовых, вспомнила Елена, аллергия. И, придя навестить, они принесли несколько штук. В Москве была зима, снежная, морозная, и лимоны были дороги.

— Мы ненадолго, — с порога сказала Елена. — Мы, пожалуй, не будем раздеваться.

Они шли увидеть первые изменения в этой женщине, первые, так сказать, видимые результаты. Но ничего пока не было заметно. Елена прошла с ней на кухню поговорить, женщина с женщиной. В ярко-оранжевой обливной дубленке с белым мехом у лица, загорелого на южном солнце (дубленка была куплена в Греции, мягкая, она только начинала обнашивать ее), Елена хозяйкой шла впереди, женщина следовала за ней в домашнем халате с короткими рукавами, в фартуке, в бумазейных тапочках на микропорке.

— Ну? — спросил Игорь, оставшись с детьми. — В школу ходишь?

Шестилетний мальчик под его взглядом встал и стоял молча.

Обведя глазами комнату, занавески, потрескавшийся на швах потолок, углы, Игорь зевнул (он плохо спал ночь), посмотрел на девочку:

— А тебя как зовут?

Девочка молчала.

Игорь сидел боком к столу, локтем опершись о клеенку, а дети стояли, девочка держала брата за палец. Вдруг Игорь спохватился, осмотрел, выворачивая, локоть своей пуховой куртки, не измазал ли, на всякий случай обмахнул.

— Вы оба немые, да?

Вернулась Елена, взглядом позвала его. И только встав, Игорь заметил, что от его сапог сорок пятого размера, от ребристой подошвы натекло растаявшего снега, он из вежливости пошел к дверям на каблуках, оставляя следы, неловко переваливаясь:

— Вроде бы я их вытирал насухо…

— Ничего, ничего, — сказала женщина. Она была ниже их ростом, оттого смотрела снизу вверх. Не зимний, нездешний загар лежал на их лицах, выглядели они как с курорта.