Непоправимость волос - [12]

Мы коммуникативны. Шевелимся в клубах. Спасаемся от одиночества. Отрекаемся от состояний отчаяния. Мы записываем номера телефонов и адреса электронной почты. No more disconnection as if we had never been blind as just born mice. We are leading each other into countries we own. We are not stone-hearted, aren't we? Friendly grips conquering everyone's attention. No more resistance. Peaceful make-up. Keeping each other breathing. We are whores in the name of love. Shaking feelings. Firm promises. Solid kisses. Noise of soaring. Counting pieces of blood to give.

Актриса была хороша, с ней хотелось заняться сексом. Она выходила на сцену вместе с режиссером. Сексуальная искусительница. Затем в кино было показано ее обнаженное тело. Зрители машинально, вспоминая ее на сцене, представляли ее раздевающейся сейчас. А я уже мысленно нащупывал ее промежность и направлял туда свой пенис.

Они следуют моде. Они ее придумали. У них хватило на это мыслей. Халифы на час. Богема. Оседлые цыгане, к сожалению утерявшие или вовсе никогда не имевшие родства со свободными и миролюбивыми племенами. Они решили сделать себя сувенирами. Толпятся, улыбаются, демонстрируют наряды и не стыдятся своей сытости и холености. Их заменят другие, такие же. Подобно тому, как женщина меняет прокладки и/или тампоны при каждом бунте своего детородного органа, они сменяют друг друга. Использованные, они не смотрятся привлекательно.

После того, как вся планета в очередной раз признается в своей беспомощности, в стопроцентной духовной деградации, приходится писать об этом просто, без метафор и эпитетов, всего лишь констатируя факты, данность, ситуацию, положение вещей, безразличие, отсутствие лиц, присутствие лицемерия, измерения личности, умеренное умирание, неуемное, мгновенное, постепенное, степень обреченности…

Я раню себя клавиатурой, стержнем шариковой ручки, пером гусыни… чернила смешиваются с кровью. Все книги должны быть красного цвета, цвета крови, напечатаны в красном, все в крови. Иначе нельзя. Иначе — это не книги. Иначе — это пособия по самоуничтожению… Ну и что!?!?

Нас же не правильно поймут! Я взорву твой дом. Это не террористический акт, а попытка изучить динамику, с которой рушатся многоэтажные здания. Это один из способов достижения понимания. Не противоречь мне. Я и так слишком противоречив.

Новая литература — это нагромождение прошлого.

Действие замедлялось. Застывало биение сердца. Нервы лопались, искореняли принципы теории неподвластности принципам. Гранж — предчувствие безвременья. Действие измерялось снами проституток. Ты появлялась именно тогда, когда терпения уже не хватало катастрофически, когда взгляды расчленялись карнизами домов, съедались голодными псами в подворотнях. Появлялась ты, когда уже невыносимость твоего отсутствия для меня могла превратиться в тесную тюремную камеру, стены которой обязательно разрушаются, а выход за их пределы готовит телу столкновение со смесью биологических инфекций. К тому моменту душа уже находит иной организм, еще живой и начинающий предъявлять кому-то свой документ, уже осознавая, что он принадлежит некоему прошлому сочленению туловища и головы. Истязаемые пальцы, которым недоступны твои волосы и твоя кожа, уже обретают искусную основу холодного оружия. Если бы… но ты всегда приходила в тот самый момент, когда, казалось бы, ты заканчивалась вместе со мной, отменялась моим легким и уже более не отчаянным, и даже не злым, и даже бесчувственным движением, мыслью, необремененностью дальнейшим ожиданием. А я готовился к нежности с детства, учился говорить слова достойные любви о любви, стараясь искоренить эгоизм, ласково прикасаться к нравящимся людям. Найдешь ли ты мой склеп тогда, сможешь ли уловить запах праха моего, отыщешь ли изъеденные солью кости мои на дне океана, идентифицируешь ли пепел мой в руинах взорванного мира…

Ты лиричен. Тебе не стоило труда тронуть мое сердце лезвием своего слова. Оно могло быть любым, и звучать могло по-разному, бессмысленным или глубокомысленным оно могло быть, но оно было твоим, единственно твоим словом, вечно развивающимся. Всегда первозданным. Непревзойденным. И бездейственная ночь поглощала меня, сон становился твоим словом, словно точка зрачка превращалась в некое соединение твоего мозга и активизации артикуляционного аппарата. Я становилась словом, пережитым в себе, и все равно твоим. Не именем и не жестикуляцией, не раскрывающейся сутью своего личностного впечатления, а всего лишь твоим монотонным, или вовсе лишенным тона, или напротив порывистым и неудержимым, но твоим словом.

Когда мы стояли в оцеплении, нас считали первоклассными аналитиками, таких, как мы к тому времени уже практически не осталось. Наши глаза замечали все. Мы с завидной точностью определяли замыслы прохожих. Подобно опытным ищейкам с абсолютным нюхом, мы мгновенно находили взрывчатые вещества на обозреваемой нами территории. До сих пор не могу поверить в то, что мы не сумели предотвратить… Кошмары захватывают мозг, как клещи, от которых не спастись. Не спастись, как не спаслись все те, и мы не спасли их.