Непонятные - [20]

— Разве тебе невдомек, что быть помощником бия куда труднее, чем простым работником или дровосеком?

— Ага, я предпочитаю, чтобы умные заставляли меня камни таскать, чем сытно есть и прохлаждаться рядом с дураками.

Ерназар цепким взглядом окинул стройного, крепкого джигита.

— Есть у тебя друзья, которые думают, как ты? Делятся с тобой сокровенным?

— Есть, и немало. И близкий мой друг Векторе так же думает. Делиться!.. У нас, бедняков, это принято чаще, чем у тех, кто богат.

Ты умный джигит…

— Ага, я не осмеливался раньше подойти к вам. Но я слышал от людей о вашей мудрости. Я хочу найти человека, который бы с толком использовал и мою силу, и мой разум. Научил бы правильно жить…

— Разве умный нуждается в том, чтобы ему говорили, что он умный? — в сомнении покачал головой Ерназар.

— Нуждается. Ведь утопающему нужно громко кричать, изо всех сил звать на помощь! — убежденно ответил джигит. — И еще я хотел предупредить вас, ага. На зияпате вы приняли в игру младшего Ерназара. Наведывался он тут к моему баю на угощение… вместе с Саипназаром явились. По-моему, младший Ерназар — еще зеленая завязь, а выращивает-то ее Саипназар. Выращивает, посмеиваясь про себя… Чтобы в нужный момент напомнить этому юнцу: «Это я сделал тебя человеком!..»

— Ты хочешь стать моим защитником?

— Не вы, ага, нуждаетесь в моей защите. Не все люди, чьи отцы слепые, становятся богатырями, как наш Горуглы.[4] Не все, кого мать родила на крыше, — выше и лучше других. Бедняки тоже люди, и не все они глупы…

— Ты прав, джигит! — Ерназар одарил Рузмата на прощание теплой улыбкой.

«Да, вот тебе и бедняк! — думал Ерназар. — Сколько тайн и загадок таят в себе люди, которые кажутся на первый взгляд простыми! Воистину, каждый человек — это целый мир!.. Однако попробуй-ка возьми этого парня к себе, в «ага-бий»! Окажутся недовольные и обиженные! Губы надуют, начнут роптать!»

Ерназару часто попадались на пути грязные, оборванные дети, старики, просящие милостыню. Он видел их каждый день и так привык к человеческому горю, к нищете и бедности народа, что перестал замечать. Но сегодня с ним что-то произошло: он замечал всех сирых и убогих, словно его глаза стали более зоркими, а сердце — более чутким. Из толпы оборванцев отделился какой-то малыш, подбежал к Ерназару и протянул к нему тоненькую, как прутик, руку.

Ерназар пошарил в карманах — они были пусты.

— Разве человек, у которого нет медного гроша, садится на коня? — дерзко поддел его мальчишка.

— Как тебя зовут?

— Если вы хотите запомнить того, кому ничего не дали, так знайте — мое имя Каллибек.

Ерназар молча тронул коня. Мысли, одна безотраднее другой, роились в его голове: «Когда же не будет у нас сирых и голодных? Кто виноват в бедах людских? Верно сказал один из наших предков, что мы привыкли жить, скрывая нашу бедность, нашу нищету и скудость. Чтобы кто-нибудь, не дай бог, не посчитал, что нищи и голы, мы последнее бросаем в котел, встречая гостей… Ох уж эта наша гордыня!.. Хивинский хан пьет нашу кровушку, отбирает последний грош, последнюю крошку хлеба! Он, это он виноват в наших бедах!.. Поэтому-то Айдос-бий поднялся против Хивы!.. Если бы хан был каракалпаком, разве бы довел он свой народ до такого бедственного состояния? Конечно, нет… Давно бы поделил свои сокровища между голодными… Хотя если хан, наш каракалпакский хан, не станет обирать народ, откуда он возьмет сокровища?..»

Ерназар спешился на берегу моря, подошел к месту, где река с шумом впадала в Арал. Здесь, по словам матери, любил стоять Маман-бий. Однажды он долго-долго всматривался в реку, а потом тихонько, будто лишь для тех, у кого тонкий слух, прошептал: «Река приносит в море бурным своим течением и богатство, и мусор. Море все от нее принимает, все! Ни от чего не отказывается, молча вбирает… Так и наш народ…»

«Да, каким мудрым и прозорливым был Маман-бий! Наш народ и правда подобен морю. Какое бы бремя ни взваливала во все эпохи судьба на плечи каракалпаков, они поднимали и несли это бремя, из последних сил, но поднимали и несли».

Поблизости, за камышами, прозвучал голос. Ерназар подался на голос, но он смолк. Вокруг опять тишина, убаюкивающая тишина… Но что это? Опять голос — откуда он? Плачет кто или поет печальную песню? Может, это ветер заплутался в камышах и жалобно просит отпустить его на волю? Ерназар насторожился, крадучись направился к камышам. Шаг… другой… Теперь зазвучал шынкобыз,[5] полилась протяжная мелодия, потом кто-то запел:

Измучилась я, крутя жернова, дорогая сноха,

Но в силах поднять правое плечо, дорогая сноха,

Юрта возлюбленного моего манит меня к себя,

Но не решаюсь приблизиться к ней, дорогая сноха!

Какой нежный, какой волшебный голос! Казалось, вместе с Ерназаром ему внимает весь мир, вся природа. Завороженные прекрасным голосом, умолкли птицы, притихла река, не плещется о берег, замерло море.

— Прощай, моя единственная отрада, прощай, мой шынкобыз! Отправляйся первым!.. — то ли пропел, то ли простонал голос; раздался всплеск воды. — Боже, почему я сирота? Зачем я полюбила джигита знатного и женатого? Почему ты обрек меня на любовь, которая мне дороже жизни? Он, мой любимый, никогда о ней не узнает, а если и узнает, что с того? В этом мире люди не сострадают друг другу, не умеют ценить любовь и дорожить теми, кто преданно любит! Ты несправедлив и жесток, о боже! Одним ты даруешь смех, другим посылаешь слезы!.. Мне не жаль покидать этот мрачный мир! Прощай, палван!