Непокорный алжирец. Книга 1 - [55]

— Мы хотим, чтобы никакая беда не коснулась тебя, доченька, — Фатьма-ханум хотела пригладить растрепавшиеся волосы Малике, но, встретив её отчуждённый взгляд, только тяжко вздохнула. — Мы хотим, чтобы голос сердца не заглушил в тебе голоса разума. Не сегодня-завтра накажут всех мятежников, и в мире снова настанет порядок и спокойствие. Отец станет министром. А ты сможешь поехать в Европу или, если пожелаешь, в Америку. Не разрушай своё будущее собственными руками, доченька. Из-за доктора ты никого не видишь, не встречаешь, а ведь есть люди не хуже него.

— Ферхад, конечно! — воскликнула Малике. — Не говори мне о нём, мама! Пусть с меня голову снимут, но за Ферхада я замуж не пойду.

— Пойдёшь! — взорвалась Фатьма-ханум. — Посмотрите на неё: это она хочет, а этого не хочет!.. Всю жизнь положила на тебя, неблагодарную, каждую пушинку с твоего тела сдувала. Так ты меня за все заботы благодаришь?

— Мамочка, ты хоть пойми меня!..

— Что понимать? Всё понятно! А если не снесёт головы твой Ахмед, что тогда? Хочешь вдовью одежду надеть? Возьмись за ум! Утраченной чести не вернёшь.

— Мама!!!

— Замолчи! Что — «мама»? Чего тебе, прости господи, не хватает? Какое богатство накопили — всё ведь для тебя!

Не надо мне вашего богатства! Отдайте его кому угодно. Только счастье моё не губите…

— Замолчи, говорю! Кто твоё счастье губит?

— Вы с отцом губите! Из страха перед генералом губите!

— Будь вы неладны все вместе — и генерал, и ты… — Фатьма-ханум заплакала, громко всхлипывая и сморкаясь.

— Не надо, мама, — сдержанно сказала Малике. — Лучше поговори с отцом. Пусть в погоне за своим благополучием не толкает меня в пропасть. — В дверь просунулось багровое от гнева лицо Абдылхафида.

— Ты что сказала, бесстыжая? Для тебя какой-то проходимец дороже отца с матерью?

— Папа, ты… — попыталась объяснить Малике. Абдылхафид побагровел ещё больше, казалось, с ним сейчас же случится удар.

— Замолчи, пока у меня терпение не лопнуло! — гневно заорал он, готовый броситься на дочь с кулаками.

Испуганная Малике прикусила язык. Несколько секунд Абдылхафид стоял, тяжело дыша и дрожа от ярости. Посмотрел на жену и, уже скрываясь в дверях, язвительно пробормотал:

— Плачь, плачь сильнее!

Фатьма-ханум тяжело поднялась, отёрла рукой глаза.

— Хватит! Или он добровольно откажется от тебя или пожалеет, что на свет родился! Я немедленно пойду к нему! Сейчас же пойду!

Малике ничком упала на кровать и дала волю слезам.

4

Рафига подходила к Касбе. Девушка торопилась, однако, ноги не слушались её. Чем ближе было до контрольного поста, тем медленнее и неувереннее становился шаг. Казалось бы, что особенного — пройти ворота. Не в первый раз она идёт, знает все здешние порядки, а всегда волнуется.

Высокая стена колючей проволоки, по которой пропущен электрический ток, отделяла новый город от Касбы. Рафига ненавидела эту стену и будто физически ощущала, как впиваются железные шипы в её тело.

— Ух, проклятая! Дожить бы до того дня, когда от тебя и следа не останется!

Из дощатой караулки, расположенной у ворот, доносились выкрики и смех солдат.

Обычно идущих в Касбу обыскивали у ворот двое солдат и женщина в военной форме; процедура была довольно унизительная. Подходить к воротам полагалось по три человека — один за другим, — подняв вверх руки. Разговаривать в это время категорически запрещалось. По требованию солдат надо было беспрекословно открывать сумки, развязывать узлы и высыпать содержимое прямо на землю. Солдаты проверяли карманы, шарили за пазухой, порой велели даже снимать обувь. Порядок был общий для всех алжирцев, будь то мужчина или женщина.

Возле ворот сейчас никого из алжирцев не было, а Рафиге очень не хотелось одной подходить к солдатам, терпеть их откровенно ощупывающие взгляды, слушать бесстыдные слова. Делая вид, что поджидает кого-то, она остановилась, посматривая по сторонам, как назло никто не шёл ни в Касбу, ни из Касбы… Догадываясь о причине её замешательства, солдаты у ворот оживились, предвкушая развлечение. Один крикнул:

— Иди, эй!.. Иди, не бойся!

Рафига решилась. Перекинув ремешок своей красной сумочки через плечо и закусив зубами чадру, она подняла руки и шагнула к воротам. Солдаты, переговариваясь и грубо посмеиваясь, уставились на неё. Рафига старалась не обращать на них внимания, бодрилась, но колени её дрожали, в животе посасывало.

Здоровенный детина с широким лицом выступил вперёд и приказал:

— Открой лицо!

Рафига разжала зубы, края чадры разошлись в стороны.

— Ого! Красотка! Черноглазая! — раздались восхищённые возгласы солдат.

Рафига обожгла их гневным взглядом и отвернулась.

Мигнув товарищам, тот же широколицый снова приказал:

— Открывай сумку!

Девушка покорно выполнила приказание.

Громадной, как верблюжья ступня, ручищей солдат покопался в сумочке. Сам же защёлкнул её, нахально глядя в лицо девушки.

— Под чадрой проверь! — подсказали ему приятели.

Солдат легонько похлопал Рафигу по одному боку, по другому, и вдруг с силой сжал широкими ладонями маленькие тугие груди девушки.

У Рафиги зашлось сердце от стыда и отвращения. Она с ненавистью ударила солдата сумкой по голове и, не говоря ни слова, быстро прошла в ворота. Солдаты заржали ей вслед, засвистели, затопали ботинками.