Непокорный - [22]

Они встретились на полпути. Данил махнул рукой поперек корпуса мафиози и ударил левой рукой, словно копьем, проходя ей через глубокий разрез, сделанный правой. Повреждения внутренним органам он нанес чудовищные, но… не смертельные. Просто не успел — его снесло ударом в голову. Мир моргнул, раз, другой и померк. Бойцы разлетелись по сторонам и замерли. Окружающим показалось что оба мертвы, но это было не так. Оба были живы, только Данил исчезал, а видел это и понимал только Баки, который почувствовал удивительную легкость в теле, в душе, в самой своей сути. Одним глазом, который сумел открыть, он видел, как из него выходит душа его друга, его почти что отца. Как от четырех Печатей на стенах зала отделяются фиолетовые искорки и формируют над его телом кольцо, в которое и ухнуло синее облако души его почти брата.

Баки с трудом поднялся на ноги. Словно зомби он подошел к Ханаяме и тихо произнес:

— Спасибо.

Четыре бумажки Печати, расклеенные по стенам клуба, осыпались прахом, и «портал» закрылся. Баки остался один. Он стоял над побежденным якудза и «осмысливал» прощальное письмо Данила. Нечто вроде заархивированного ментального послания:

«Баки, каждый мужчина хоть раз в жизни мечтал стать самым сильным в мире, и я не исключение. Но в своем мире у меня не было такой возможности, и я задвинул это желание как можно дальше. Но здесь, с тобой, у меня появилась такая возможность. А еще ты подарил мне множество чудесных минут, когда я гордился тобой, словно своим сыном. Я не могу остаться с тобой по многим причинам, и главная в том, что ты вырос, Баки. Я тебе уже не нужен. Тебе не нужна моя поддержка, мои знания, так как я передал их тебе в полном объеме, и уж тем более тебе не нужна моя помощь. Ты самый сильный парень, которого я знал, и станешь еще сильнее, я знаю. Кажется, только теперь я понял концепцию той веры-знания, которой ты с такой легкостью исцеляешься. Но, правду говорят, на пороге смерти все делается четким, ясным, прозрачным. Я многое понял за то время, что провел с тобой, еще более многому научился, и я передать не могу, как благодарен тебе за эти годы, что мы провели вместе. Знаю, что впереди тебя ждет множество боев, знаю, что ты в них победишь, и знаю, что заставишь собой гордиться. Где бы я ни был теперь, знай, малыш Баки, я в тебя верю. Надеюсь, что у меня будет возможность присматривать за тобой время от времени. И последнее, Баки. Не сожалей, не горюй, прошу тебя. Это было правильно, все так, как должно было быть, а потому никакой грусти. Направь свою волю вперед и иди по своей дороге. И, эй, есть и плюсы. Теперь тебе не нужно ото всех скрывать свою тайну… Прощай, малыш Баки, и удачи тебе на твоем Пути…»

Я летел сквозь какое-то цветное пространство. Судя по ощущениям, меня то била молния, то я словно напился воды из чистого источника, то оказывался по макушку в крови, снова очищаясь в чем-то столь чистом, что слов для такого явления пока не придумали. Мысли с огромным трудом ворочались в разуме, и я почему-то уверен, что если бы не те упражнения для его развития, я вообще не смог бы мыслить хоть как-то.

Я словно проживал жизнь, пусть и цикличную, повторяющуюся и крайне неприятную. Более того, воспоминания стали тускнеть, пусть и медленно, но методично, неотступно затирая все, с самого детства первой жизни. Пришлось бросить все силы на копирование воспоминаний и перенос их в нынешнее время. Потом придется долго расставлять их в хронологической последовательности, но это лучше, чем просто забыть руки матери, смех отца и прочие самые важные в жизни вещи.

Мысль, что надо отсюда выбираться, пробилась сквозь постоянный умственный труд, словно волна сквозь масляную пленку. Разум стал шуршать еще быстрее, и истощение уже не за горами. Что-то такое я уже видел или чувствовал. Заготовив воспоминаний впрок, я сосредоточился и понял. Вон там я уже пролетал. Там будет свежее течение чего-то, которое в прошлый раз едва не вышвырнуло меня куда-то. Куда? Кто знает, но главное, что отсюда. Надо попробовать зацепиться как-нибудь. Пол цикла мучений и свежий поток подхватил меня, и видимо поняв, что пора отпускать, не смог этого сделать. Я вцепился в него своей волей так, что и захочешь, не сразу отцепишься. Я сконцентрировался только на этой задаче, стремясь выскользнуть из этого замкнутого круга вместе с ним. Момент просачивания оказался очень болезненным, словно по мне наждачной бумагой прошлись со всех сторон, а этот свежий поток тут же восстанавливал повреждения. Боль адская, но похоже, оно того стоило. Я не знаю, сколько приходил в себя, передвигаясь на этом потоке благодати небесной, но в какой-то момент понял, что лечу. Труба, поистине огромная труба наполненная светом, тьмой, всеми цветами радуги, понесла меня куда-то, а потом весьма жестко приземлила.

— Что за?!. - вскрикнул на ломаном русском Сирахамма Кеничи, очнувшись после удара по голове от Мастера Муай-тай. Очередного вырубающего «полегче аппа па» удара. Подросток вскочил на ноги, и его слегка повело. Он с трудом устоял, а тут и Апачай увидел, что ученик пришел в себя, и решил продолжить урок.