Непокоренные - [45]

- А что ж я теперь делать буду?

- Что до войны делали?

- Рабочий я. Металлист. Монтажник, - ответил Никифор. - Домны я строил, например...

- Ну, и очень хорошо! - обрадовался врач. - Будете домны строить!

Рядом с Никифором в палате лежало много бойцов. Соседом по койке был примечательный человек, сержант Алексей Куликов, родом пензенский.

- Я, брат, - сказал он Никифору, - в среднем ремонте не первый раз. Починят - и опять пойду. На мне рана заживает быстро.

И действительно, поразительно быстро заживали его раны, даже врачи удивлялись. А Куликов усмехался:

- У нас, у Куликовых, шкура крепкая, к лечению способная. Деды без дохтуров жили, сами раны заживляли. А у меня какие раны? Так, ранения!..

Никифору все было неловко, что с ним здесь так нянчатся. Соскребли с него окопную грязь, отмыли, отбелили и положили в чистые простыни, тихого и просветленного. Никогда и никто так не заботился о его теле. Это тело любила мать и, бывало, ласкали бабы, и сам он двадцать семь лет таскал его по грешной земле; нынче, дырявое, все побитое осколками, оно досталось чужим людям - врачам да сестрам. И вот, гляди-тко, они ухаживают за ним так, точно он драгоценный сосуд. Даже совестно.

Справа от него лежал боец без руки. Он все, бывало, ворчал, недовольный и едой, и врачами, и палатой. Алексей Куликов слушал-слушал, да и спросил однажды:

- Ты что, мил человек, шорник сам?

- Это почему же шорник? - опешил тот.

- Али сапожник? - допытывался Куликов. - Который человек сидячего ремесла, тот поворчать любит. Работа скучная, одинокая - он и развлекает сам себя.

- Ложечник я! - сердито закричал ворчун. - Ложки делал! Вот кто я, если желательно знать. Может, я первый ложечник был на всею Горьковскую область. Может, моей ложкой вся Расея щи хлебала. А теперь меня самого с ложки кормят, руки нет.

- Какой руки-то нет? Правой, что ли? - спросил Никифор.

- А хотя бы и левой! Лучше б мне герман обе ноги оторвал. На что мне ноги? Не плясун. А без руки - куда же я?

- Была бы правая... - утешительно сказал Куликов. - А без левой и приспособиться можно.

Но на безрукого добрые слова действовали мало, ворчал он по-прежнему.

- Чего меня лечите? - бурчал он на врачей. - Меня лечить без надобности. Отвоевался я. Вы Куликова лечите, он еще гож; для боя.

- Ну что ж! - отвечали врачи. - Куликова вылечим для боя, а тебя для жизни.

Эти слова поразили Никифора, он их слышал. И Куликова, видно, поразили они. Вечером Куликов подошел к соседу и склонился над ним.

- Для жизни тебя лечат! - проговорил он. - Слышь, сосед, слова какие? Для жизни! Хорошие слова! Возьми, к примеру, машину, трактор. Переломай ты ему гусеницы, дифер, кузов - что получится? Лом. Не машина это будет, а железный лом. Только всего. А у человека руки оторви, ноги выдерни - он человек был, человеком и остался. Слышь? Потому в нем душа есть, разум, - он совсем близко наклонился к соседу и дышал ему в лицо. - Не расстраивайся, земляк, слышь? Живи. Очень я тебя прошу. Живи для жизни.

И, слыша эти слова, задумался о жизни и Никифор. Горько было ему, что не доведется больше покурить с ребятами махорки в блиндаже, не бежать ему вместе, рядом, в атаку, когда смертельно весело грохочет артиллерийский гром, смерть жарко дышит в лицо и от ее дыхания жутко, и весело, и буйно на душе... Он теперь знал, зачем остался жив на земле, зачем будет жить долго и плодоносно: для большой жизни остался он жить, для труда. Выписываясь из госпиталя, он долго тряс руку Куликова.

- Домой идешь? - спрашивал сержант.

- Вроде домой, - улыбаясь, отвечал Никифор. - Собственно дом-то еще под немцем. Но предполагаю так: освободят! А? Как думаешь?

- Освободят! - уверенно отвечал Куликов. - Ну, иди. А я еще за пулей схожу. Я еще драться не кончил.

- И я б... пошел... - смущенно сказал Никифор. - Да вот костыли не пускают...

- Ничего, ничего! Иди домой! Без тебя управимся, - он опять потряс руку Никифора. - Домой идешь! Святое дело, брат! Все мы отвоюем - домой придем.

В эти дни наша армия, разбив немцев на Дону, гнала их донскими степями.

- На мой дом направление наши держат! - восклицал Никифор. - Как есть на мой дом, по курсу...

И он решил идти вслед за наступающей армией.

Попутные машины охотно брали его.

- Давай подвезем! Далеко? - спрашивали его шоферы.

- Оно и далеко и близко, - отвечал, пожимая плечами, Никифор. Вообще-то оно близко, а поскольку не в наших руках - далеко. Ну, думаю, пока на костылях дошкандыбаю, возьмут, а?

- Раньше возьмут! - отвечали веселые шоферы.

- И я предполагаю, раньше. Торопиться надо.

Он торопился. Он шел и ехал по освобожденной земле, ночевал в освобожденных селах. Его всюду пускали охотно, ему уступали лучшее место.

- Это не мне, - догадывался он, - это костылям моим. Это крови моей пролитой почет.

И он знал, что за это благодарить неловко, нельзя; вместо благодарности он рассказывал хозяевам о Сталинграде. Он говорил о Сталинграде и шоферам, подвозившим его, и бойцам, кормившим из своих котелков. Его слушали охотно, - и он и его костыли уже принадлежали истории.

Но чем дальше шел на запад Никифор по освобожденной земле, тем все больше захватывали его другие заботы и мысли. Он видел: вставала земля из пепла, непокоренная земля, неистребимая жизнь.