Непокоренные - [38]

- Настя! - вдруг услышала она тихое восклицание за спиной.

Она обернулась. К ней протягивал руки Павлик.

Она взглянула на него и отшатнулась. Боже ты мой, что они с ним сделали! Павлик был худой, черный, оборванный. "Где же твои синие веселые глаза, Павлик?" - чуть не закричала она. От него пахло потом и горькой махоркой.

Он восхищенно глядел на нее.

- Вот ты какая стала! - растерянно пробормотал он и почтительно опустил руки.

- А ты... вот ты какой!

Он только сейчас заметил ужас в ее глазах и опустил голову.

- Какой? - спросил он, глядя в землю. - Страшный?

- Д-да-а... страшный. Черный весь.

Он засмеялся отрывисто и горько.

- Это хорошо, что страшный, - улыбаясь, сказала она и положила ему руки на плечи. - Страшный - значит, честный.

- Да, - горячо ответил он и жадно схватил ее руки. - Я перед тобой чистый и честный, Настя.

- А перед всеми? - осторожно спросила она.

- И перед всеми.

Она радостно засмеялась.

- А я? Страшная я?

- Ты? - восхищенно воскликнул он. - Ты стала большая... Красивая...

- Но я тоже... честная, - прошептала она, опуская глаза.

- Перед всеми?

- И перед тобой тоже.

Он тихо, благодарно сжал ее руку в своей. Теперь они стояли молча, не глядя друг на друга.

С тяжким стоном упало дерево в саду.

- Что это? - вздрогнул Павлик.

- Немцы сад рубят... - ответила Настя.

Ее лицо вдруг покрылось краской. Он покраснел тоже.

- Наш сад? - прошептал он. - Помнишь?

- Помню, - чуть слышно ответила она. Он не услышал ответа, а почувствовал его по губам, как тот первый и единственный поцелуй в саду.

- Там еще дерево было... - задыхаясь, сказал он. - Помнишь?

- Помню.

- Я вырезал на нем буквы: П. и Н.

- И сердце.

- Помнишь?

- Помню.

Опять завизжала пила, зло, исступленно...

- Вот они сейчас по этому сердцу... пилой... - нервно сказал Павлик. Черт! Не могу я этот звук слышать! Пойдем, Настя!

Они пошли дальше вдоль забора и остановились у большого камня под липой. Это было место их давних встреч, с восьмого класса. Настя села на камень, Павлик опустился подле нее на желтую траву. Оба молчали. Чуть слышно, точно комариный звон, доносилось сюда пение пилы. Настя смотрела прямо перед собой в пустырь. Она все хотела спросить, где был Павлик, что делал, но что-то мешало ей спросить, она и не знала - что.

- Ну, а где наши?.. Весь десятый "Б"? - спросил Павлик.

- Кто где...

- Да... Разбрелись, рассеялись. Где Федор? Помнишь, он все мечтал конструктором стать? Изобрести вечный двигатель. Смешной Федор!

- Он в армии. Вестей от него нет. Может, и убит.

- Счастливый!

- Что убит - счастливый? - усмехнулась Настя.

- Нет, что он там - счастливый. А если и убит, все счастливее нас. Мы все равно подохнем... пропадем, как бурьян...

Настя ничего не ответила.

- Ну, а подружки твои где? Маруся?

- В тюрьме...

- Галя?

- В Германии...

- Лиза?

- Она теперь Луиза.

- Немцам продалась? - усмехнулся Павлик.

- Нет. Теперь она с итальянцами.

- Стерва!

Теперь где-то близко от них застучали топоры и с шумом упало дерево. Забор задрожал. На ребят посыпались мокрые листья и щепки.

- Рубят! Рубят! - нервно сказал Павлик. - Все поколение наше рубят под корень...

- Не вырубят, - тихо сказала она.

- Может быть, - зло пожал он плечами. - Но искалечат - все, - он встал и стряхнул с брюк листья. - Пойдем походим?

Они пошли через пустырь.

- Ты, Павлик, горький стал... злой... - сказала она тревожно и вдруг спросила, замедляя шаг. - Где же ты был, Павлик, что делал?

Он усмехнулся и остановился.

- Это большой рассказ, Настенька, - сказал он, качая головой. - И я тебе его рассказывал много-много раз...

- Мне? - удивилась она.

- Да. Мысленно, - засмеялся он. - Шел сюда и всю дорогу рассказывал, рассказывал тебе... А пришел - и не знаю, с чего начать.

- С заметки в газете, - тихо, не глядя на него, сказала она.

Он вздрогнул.

- Ты читала?

- Да.

- И прокляла?

- Нет. Пожалела...

Он страдальчески сморщил мальчишеские брови.

- Это не надо... Это зачем? Жалеть не надо было. Это мне обидно. Надо было понять.

- А как же это понять? - сказала она чуть слышно. - Я пыталась...

- Понимаешь? - горячо сказал он и схватил ее руку. - Понимаешь, все случилось как в дурном сне... толчками... Вот были наши... вот их нет... и вот - немцы... Я растерялся... Я ничего не успел сообразить. Что делать с собой, как жить? И вдруг - повестка... Так неожиданно... Вызывают в редакцию их газеты. Но почему меня? Я потом узнал от сотрудников, что вызвали всех, кто работал в "Большевистской правде". Но ведь я не работал там... Я только печатал там иногда стихи. Помнишь?

Она кивнула головой и покраснела. Она вспомнила стихи о школе и парусе. Они были посвящены ей. В газете так и стояло: "Посвящается Н.". Только одна буква, но в десятом "Б" все отгадали сразу. Настя рассердилась на Павлика. Они не разговаривали тогда три дня.

- Это Иверский, хромой черт, меня впутал! - продолжал Павлик. Бездарный поэт... Понимаешь, такая бездарная сволочь!.. А у немцев он стал главной фигурой редакции. Он-то и впутал нас всех. Он и список составил. Ну вот. Что было делать мне? Что было делать?

Он умоляюще посмотрел на Настю. Настя молчала.