Неподдающийся - [27]

Но одно событие из истории нашей дружбы я хочу подчеркнуть особо.

Надзирателем этажа был строгий господин Пошон. Он скрупулезно следил за идеальным состоянием наших комнат, нашего вида и исполнением нами всех школьных и бытовых обязанностей.

А над моим дорогим Костей висело какое-то проклятие: не было случая, чтобы при малейшей возможности он не разбил бы оконного или дверного стекла: будь то в здании школы или в интернате.

Надо сказать, что господин Пошон соблюдал железное правило: по любому нарушению у него имелись для провинившегося три наказания.

На первый раз — виновный лишался сладкого за обедом, на второй — субботне-воскресного отпуска к родителям или в гости к друзьям, а на третий можно было схлопотать и по физиономии (в лучшем случае — по затылку).

Костя умудрился дважды разбить стекло в окне нашей комнаты.

Зимой 1916 года, когда мы трое уже лежали под теплыми одеялами, а Костя еще сидел на своей кровати, я попросил его чуточку раздвинуть жалюзи (спали мы при открытых окнах).

Костя встал и, выполняя мою просьбу, локтем разбил стекло.

Я вскочил, и в это время дверь открылась: в комнату вошел господин Пошон. Очевидно, ему было все ясно, так как смотрел он на Костю:

— Ага, значит, это ты, Гратцос, в третий раз разбил стекло?!

Костя не успел открыть рот, как я решительно произнес:

— Нет, месье Пошон, стекло разбил я!

Пошон покинул комнату со словами:

— М-м-да… тебе повезло, Гратцос! Быстро оба в постель!

После паузы, уже лежа в кровати, Костя громко сказал:

— Ты, Оня, спас мою честь: он не разбил мне рожу! С этой минуты я считаю тебя своим братом. И это — на всю жизнь!

Впоследствии он оправдал эти слова.

Перед возвращением на родину

Теперь обращаюсь к нарушенной мною хронологии своих воспоминаний.

Оставил я швейцарскую школу в 1918 году. Расставание с ней было тяжелым. Особенно с моим подопечным — Дони Донегалем — юным британским лордом.

Я уехал в Париж поступать в Политехнический институт.

Шла Первая мировая война, но высшие учебные заведения работали.

Кроме того, в Париже жили многие друзья моей семьи.

Но не желание продолжать образование тянуло меня — бакалавра — во французскую столицу. Я решил вступить добровольцем в Русский Экспедиционный корпус, сражавшийся под командованием генерала Лохвицкого.

Все русские студенты, находившиеся во Франции, должны были так или иначе проходить военную службу.

В России уже произошла Октябрьская революция.

Русский Экспедиционный корпус вышел из Владивостока и, проплыв вокруг всей Земли, прибыл в Марсель. Этот корпус участвовал в боях в Шампани и в районе крепости Верден — знаменитом месте, которое называлось «Шман дё дам» («Дорога дам»). Много русских солдат полегло на французских полях сражений…

Они — русские солдаты — сражались после Февральской революции, сражались за Родину и после революции Октябрьской.

Русские солдаты стояли на «Дороге дам» — перед крепостью Верден — возле фортов Дуомон и Во.

Я стал связистом-переводчиком: между русскими и французами…

Шли сильные бои. Воспоминанием о тех боях сохранилась отметина на моем лбу от осколка, пробившего каску.

За одну операцию, когда — под огнем противника — я все-таки доставил сообщение по назначению, Георгиевская Дума корпуса представила меня к солдатскому ордену Святого Георгия.

За разрешением на его получение я должен был явиться лично к генералу Лохвицкому.

Командир корпуса сидел в своем кабинете: штаб размещался в домике небольшого французского селения. Несмотря на то что в России произошла революция, над генеральским креслом по-прежнему висел портрет государя императора — Николая II.

Когда я представился и сообщил о цели своего прибытия, Лохвицкий усмехнулся и сказал:

— За каждый Георгиевский крест, выданный еврею, я отвечаю перед Богом, царем и обществом. Кру-угом!

Поверьте, дорогие читатели этой книги, написанной почти восемьдесят (!) лет спустя, что и ныне некоторые власти предержащие на моей Родине, которой я отдал всю свою жизнь, мыслят все так же…

Мне не просто горько, мне стыдно за сограждан, упорно возвращающихся ко временам средневековья!

Я повернулся и вышел из кабинета. Доложил Георгиевской Думе о решении генерала. И так как среди Русского Экспедиционного корпуса были преображенцы, вместо Георгия Дума наградила меня Преображенским крестом. Честь — по меркам царской России — весьма высокая! А было мне неполных 18 лет…

Я получил этот крестообразный, скорее похожий на букву X золотой знак, покрытый синей эмалью. На нем — золотое изображение распятого Христа.

Высокую награду мне пришлось через год отдать на сохранение своей тетке, поскольку, вступая в Первую Конную, украшать себя сим знаком не было возможности. За долгие годы тяжких мытарств и перипетий нашей российской жизни затерялась дорогая мне памятная вещь…

Как я уже говорил, русские солдаты сражались за Родину на французской земле. Но многие из них, воевавшие против немцев на стороне Антанты, поскольку Россия являлась частью Антанты, стали требовать отправки домой.

Требовал возвращения в Россию и мой фельдфебель — опытный воин, года на два старше меня. За это руководство корпуса отправило его в лагерь Ля Куртин.