Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время - [74]

Сам Меланхтон, который видел в ученых занятиях радость и смысл земного существования, впал в сомнение. В канун нового, 1522 года он писал курфюрсту Фридриху: «От учинителей тамошних (цвиккауских. — Э. С.) беспокойств прибыли сюда только трое ихних, два неученых суконщика да один студент… они провозглашают удивительные вещи, будто они слышат светлый голос бога и со слов бога учат; будто могут вести доверительные беседы с богом и прорицать будущее, короче, будто они люди пророческого и апостольского достоинства. Не могу описать, как я взволнован всем этим. У меня поистине есть важные причины, что я не могу ими просто пренебречь. Ведь то, что через них говорит дух, по многим основаниям вероятно; никто не может в этом быстро разобраться, кроме Мартинуса».

Курфюрст отклонил просьбу Меланхтона о возвращении реформатора в Виттенберг. Он считал, что во избежание конфликта с империей Лютер должен быть «изъят из политического обращения», по крайней мере до следующего рейхстага.

Пройдя через тяжелый искус вартбургских «ночных битв», Лютер готов был к самому неожиданному, самому головоломному повороту событий. Развертывающуюся в Германии смуту он объяснял не мелкими человеческими страстями и кознями, а сущностью реформаторской проповеди, которая не могла не разбудить демонические, сатанинские силы. «Дух истины болезнетворен, ибо истина нелестна, — писал Лютер. — И он повергает в болезнь не просто того или этого человека, но весь мир. И уж такова наша мудрость, чтобы все озлить, онедужить, осложнить, а не оберечь, опосредовать и оправдать, как если бы посреди чистого поля свободной, ясной и готовенькой стояла истина».

Появление в Виттенберге «евангелических радикалов» и «перекрещенцев» Лютер воспринял как событие предвычисленное. Они были для него бесами, противодействовавшими мирному и успешному развитию реформации. Без всякого колебания Лютер уже в начале 1522 года занял по отношению к инициаторам «виттенбергских беспорядков» столь же непримиримую позицию, как и по отношению к самому «антихристову папству».

Одновременно он понимал, что идеи Цвиллинга и Карлштадта, Шторха и Штюбнера — это известная метаморфоза реформаторского учения, от которой нельзя просто откреститься, отмахнуться. «Несчастье так подействовало на меня, — писал Лютер курфюрсту Фридриху по поводу виттенбергских иконоборческих эксцессов, — что не будь я уверен, что явленное Евангелие с нами, я отчаялся бы в деле. Все, что до сих пор огорчало меня в нем, показалось теперь шуткой и безделицей. Я готов, если только это поможет, жизнью заплатить за случившееся».

В конце февраля курфюрст послал в Вартбург чиновника, который должен был спросить Лютера, что, собственно, следует предпринять. В ответ Лютер составил свое знаменитое «письмо князю». «Да знает Ваша княжеская милость, что я возвращаюсь в Виттенберг; я прибуду туда под защитой более высокой, чем княжеская. Я не хочу сказать этим, что не желаю защиты со стороны Вашей княжеской милости. Я полагаю лишь, что мог бы служить защитою для Вас в большей степени, чем Вы для меня. Разумеется, если бы я узнал, что Вы думаете об этом иначе, я не вознамерился бы приезжать. Но, по моему убеждению, в этом деле (пресечении «виттенбергских беспорядков». — Э. С.) нельзя помочь мечом; один бог способен здесь что-либо сделать, помимо человеческой заботы и участия (то есть единственно через проповедь слова. — Э. С.). Поэтому кто более всех верует, тот и защищен более всех. Между тем я чувствую, что Ваша княжеская милость еще слишком слаба в вере, а потому не вижу в Вашей княжеской милости человека, который мог бы меня оберечь и спасти… Ваша княжеская милость сделала уже очень много и более ничего делать не должна».

Письмо Лютера интересно во многих отношениях. Во-первых, знаменателен сам его тон — гордый и независимый. Реформатор, по сути дела, повелевает одному из влиятельных немецких правителей, чтобы тот в своих же собственных интересах отошел в сторону и не вмешивался в острый вероисповедный спор. Во-вторых, Лютер достаточно ясно дает понять, что его твердость в обращении с курфюрстом есть позиция зрелого религиозно-политического деятеля; что он возвращается в Виттенберг со сложившейся и как бы самим богом подсказанной программой действий. Это не программа насилия (меча), а программа проповеднического убеждения (слова). Она не может быть никому препоручена, но требует личного присутствия Лютера в виттенбергской общине.

8 марта 1522 года реформатор, к восторгу своих многочисленных приверженцев по всей Германии, вернулся в Виттенберг, а 9 марта начал проповедовать против анабаптистов и «евангелических радикалов» (проповеди пришлись на предпасхальный великий пост и в немецком лютероведении получили название «постных»; в 1524 году Лютер составит на их основе сочинение «Против небесных пророков»).

Социального идеала анабаптизма Лютер пока совершенно не касается (в личной беседе со Штюбнером он грубо отставляет в сторону всю сословную и имущественную проблематику). В центре внимания оказывается массово-психологический аспект самого пророчествования. Реформатор терпеливо разъясняет, что если истина предъявляется не от Писания, а от кем-то услышанного «божьего голоса», то результатом проповеди, каково бы ни было ее содержание, окажутся мечтательство, фанатизм и идейный разброд. Благочестивые догадки невозможно будет отличить от дьявольских внушений.