Непобежденная крепость - [13]

Однако и тут наше командование просчиталось.

Немцы успели перебросить под Ленинград взявшую Севастополь 11-ю армию Эриха фон Манштейна, и уже 11 сентября войска 11-й немецкой армии нанесли два встречных удара в основание советского наступательного клина в поселке Гайтолово. Одиннадцатидневное сражение в «зеленом аду» среди заросших лесом и кустарником болот стало одним из самых кровопролитных сражений Великой Отечественной войны, но 21 сентября немцы заняли Гайтолово. В окружение попали семь советских дивизий и десять стрелковых и танковых бригад.

«Так как весь район котла покрыт густым лесом, всякая попытка с немецкой стороны покончить с противником атаками пехоты привела бы к огромным человеческим жертвам, – сказано в воспоминаниях Эриха фон Манштейна. – В связи с этим штаб армии подтянул с Ленинградского фронта мощную артиллерию, которая начала вести по котлу непрерывный огонь, дополнявшийся все новыми воздушными атаками. Благодаря этому огню лесной район в несколько дней был превращен в поле, изрытое воронками, на котором виднелись лишь остатки стволов когда-то гордых деревьев-великанов».

В результате в ходе сражения, длившегося с 28 августа по 30 сентября 1942 года, немецкие потери составили 25 тыс. 936 ранеными и убитыми. Ну а Кирилл Афанасьевич Мерецков сумел уложить почти 114 тыс. наших солдат.

3

О войне написано множество замечательных стихов. Можно тут вспомнить хотя бы ту же «Ленинградскую застольную» Павла Шубина с ее звонкими строчками о «наших клинках на высотах Синявино» и «наших штыках подо Мгой», но в стихах рядового бойца команды погребения 196-й Краснознаменной стрелковой дивизии, который не прерываясь читал над бесконечными мертвецами заупокойные молитвы, присутствует то, чего нет больше ни у кого.

Дыханье фронта здесь воочию

Ловили мы в чертах природы.

Мы – инженеры, счетоводы,

Юристы, урки, лесники,

Колхозники, врачи, рабочие.

Мы – злые псы народной псарни,

Курносые мальчишки, парни,

С двужильным нравом старики.

Косою сверхгигантов скошенным

Казался лес равнин Петровых,

Где кости пней шестиметровых

Торчали к небу, как стерня,

И чудилась сама пороша нам

Пропахшей отдаленным дымом

Тех битв, что Русь подняли дыбом

И рушат в океан огня.

Я бы назвал геологией эту попытку проникнуть в то пространство, где нависающая над торфяной равниной известковая плита становится поэтически прекрасными высотами, а опутанные проволокой болотные укрепления превращаются в некие средневековые замки сверхгигантов, разгуливающих по петровским полям заболоченных лесов.

Сам Даниил Андреев считал это проникновением в метаисторию:

Пусть демон великодержавия

Чудовищен, безмерен, грозен.

Пусть миллионы русских оземь

Швырнуть ему не жаль. Но Ты –

Ты от разгрома, от бесславия

Ужель не дашь благословенья

На горестное принесенье

Тех жертв – для русской правоты?

Пусть луч руки благословляющей

Над уицраором8 России

Давно потух. Пусть оросили

Стремнины крови трон ему.

Но неужели ж укрепляющий

Огонь Твоей верховной воли

В час битв за Русь не вспыхнет боле

Над ним – в пороховом дыму?

И вдруг я понял: око чудища,

С неутолимой злобой шаря

Из слоя в слой, от твари к твари,

Скользит по ближним граням льда,

Вонзается, меж черных груд ища

Мою судьбу, в руины замка

И, не найдя, петлей, как лямка,

Ширяет по снегу сюда.

Быть может, в старину раскольникам

Знаком был тот нездешний ужас,

В виденьях ада обнаружась

И жизнь пожаром осветя.

Блажен, кто не бывал невольником

Метафизического страха!

Он может мнить, что пытка, плаха –

Предел всех мук. Дитя, дитя!

Чем угрожал он? Чем он властвовал?

Какою пыткой, смертью?.. Полно.

Откуда знать?.. Послушны волны

Ему железных магм в аду,

И каждый гребень, каждый пласт и вал

Дрожал пред ним мельчайшей дрожью,

Не смея вспомнить Матерь Божью

И тьме покорный, как суду.

Не сразу понял я, кто с нежностью

Замглил голубоватой дымкой

Мне дух и тело, невидимкой

Творя от цепких глаз врага.

Другой, наивысшей неизбежностью

Сместились цифры измерений,

И дал на миг защитник-гений

Прозреть другие берега.

Метавшееся, опаленное,

Сознанье с воплем устремилось

В проем миров. Оттуда милость

Текла, и свет крепчал и рос,

И Тот, Кого неутоленная

Душа звала, молила с детства,

Дал ощутить Свое соседство

С мирами наших бурь и гроз.

Как пишет в воспоминаниях Алла Александровна Андреева, «после Ленинграда были Шлиссельбург и Синявино – названия, которые незабываемы для людей, переживших войну…»

4

Странно и причудливо небо над Шлиссельбургом…

Далекие и странные миры различал вечник Николай Александрович Морозов в облаках, проплывающих по этому небу, краешек которого попадал в зарешеченное окно его камеры.

Но, кажется, никогда это небо не было таким «разговорчивым», как во время перехода по ледовой трассе Ладоги 196-й стрелковой дивизии:

И все ж порою в отдалении

Фонтаны света – то лиловый,

То едко-желтый, то багровый,

То ядовито-голубой –

Вдруг вспыхивали на мгновение,

Как отблески на башнях черных

От пламени в незримых горнах

Над дикой нашею судьбой.

Вскоре после освобождения Ленинграда Даниила Андреева демобилизуют из армии. Вернувшись в Москву, он откопает зарытую в землю рукопись своего романа «Странники ночи» и обнаружит, что тетрадь промокла и все чернила, которыми был записан роман, расплылись.