Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [65]

«Нет правила без изъятия, нет вещества без недостатка»[451].

Именно такая точка зрения помогает ему, например, видеть печальные последствия системы Фридриха II, которых не видят те, кто абсолютизирует методы прусского короля. Он тонко замечает, к чему привело педантичное требование короля слепо соблюдать строевую формалистику:

«…таланты их[452] для общества зарыты – изключая случайный педантизм: например, Ферд[инанд] за то, что не шел перед полком пеший, удален; Фрид[рих] последний раз против соседей не имеет почти Ген[ералитет]а…»[453]

Здесь речь идет о принце Фердинанде Брауншвейгском (1721–1792), шурине прусского короля, который в Семилетнюю войну отлично сражался один против французов, чем оказал королю очень большую помощь. Но после войны имел столкновение с королем по формальному поводу на смотре войск в Магдебурге и вышел в отставку. Как следствие, когда в 1779 г. вспыхнула прусско-австрийская война за «баварское наследство», Фридрих II, не имея под своим началом талантливых генералов, был вынужден пойти на компромисс, не реализовав своих замыслов.

Череду опущенных нами примеров несправедливости завершает Суворов горьким признанием:

«Производство сие присвоениев души в общественном виде прилагаю и себе, не из кичливости, во мне неведомой, но почти сорокалетнее испытание в одном роде служения, как бы оно посредственно ни было, мне его верно приобрести способствовать надлежало: без науки в людских коварствах от них себя предостеречь всегда я был бессилен. – Подкрепляет добродетель. – Так, но и она имеет ее пределы, и мы иногда видим, что она уже после смерти блистает»[454].

Да, вывод неутешителен. Но наш герой не был бы самим собой, если бы, опираясь на все ту же диалектику, не пришел к жизнеутверждающему выводу:

«В противоречии есть изгибы. Сей, ослиная голова, говорил на мое лицо: “Правит слепое щастье”, – я говорю: “Юлий Ц[езарь] правил щастьем”» [455].

Впрочем, в следующем абзаце он снова жалуется на возможную утрату покровительства Потемкина и плохое состояние здоровья. Что тут поделать: таков уж был нрав нашего героя, и в угнетенном состоянии бездействия дух его по временам платил дань человеческим слабостям, за минуту до того демонстрируя ту высоту, на которую может подняться его же деятельный разум.

Однако же, несмотря на все жалобы его, ничего не менялось. В чем тут было дело? За год пребывания в Астрахани Суворов нажил себе врагов: И. В. Якоби, астраханский гражданский губернатор, М. С. Степанов, астраханский негоциант, враг Гедает-хана, похитивший у него большие ценности и бежавший в Астрахань в 1773 г., Н. Имангулов, астраханский торговец, опасный «темный» делец. Все они имели гласные и негласные денежные интересы в прикаспийских ханствах и в Персии, занимались чуть ли не шпионажем и наверняка контрабандой. Они желали провала экспедиции Суворова, ибо установление нормальной торговли и правопорядка в обширном крае в случае успеха положило бы конец их незаконным доходам. Суворов подозревал, и не без оснований, что именно они провалили вывоз Гедает-хана в Астрахань и специально пытались погубить суворовского агента Н. Яковлева. Они выпустили памфлет, направленный против нашего героя, от имени Фет-Али-хана Дербентского. Этот пасквиль Якоби, очевидно, отвез в Петербург, когда его вызвали туда в конце 1780 г.[456] Сюда же добавляется клевета, возводимая А. А. Прозоровским, о действиях в Крыму при выводе христиан[457]. Итогом этого непрерывного потока недоброжелательств стало престранное происшествие: 10 мая 1781 г. Потемкин назначил командовать столь долгожданной экспедицией далматского выходца, самозваного графа М. И. Войновича. При этом самого Суворова в известность не поставили.

В начале июня он ждет уже приезда Войновича, но уверен, что тот только осуществлять «будет прежде опознание – довольно уже известное берегов»[458], не более того. И вот 29 июня 1781 г. Войнович повел свою флотилию в море. Суворов был уверен, что началась разведка берегов, то есть подготовка к его походу в Решт. Но произошло нечто другое: 29 июля русские корабли бросили якорь в Астрабадском заливе, это крайний юго-восточный угол Каспийского моря, за ним сходятся персидские и туркменские земли, отсюда возможен караванный путь на Герат – Кандагар и в долину среднего либо нижнего течения Инда. Вначале все шло хорошо: владетель провинции Астрабадской Ага-Мохаммед-хан дал разрешение на высадку десанта и строительство крепости в урочище Городовин, и на берегу моря начались работы. Войнович уже послал своего «адъютанта» Варваци к Потемкину за разрешением поднять в фактории российский флаг. Суворов же, хорошо за эти полтора года постигший коварное непостоянство восточных владык, встретил это сообщение ироничным замечанием в письме к П. И. Турчанинову от 9 ноября (старый стиль):

«Войн[ович] кричит: у него 40000, отопрет почивальню царя-девицы» [459].

Иронично называет скоропоспешного командора «многообещающий граф». И действительно, как в воду глядел. Среди придворных хана давно уже бродил слух о русском корпусе, собираемом в Астрахани для захвата всего персидского побережья, – это был результат бесполезно длительного пребывания там Суворова, наконец привлекшего к себе внимание. Прибытие и требования Войновича позволили им возбудить у Ага-Мохаммеда подозрения. Тогда он пригласил М. И. Войновича с офицерами в свой дворец на пир, арестовал их там и посадил в зиндан