Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [188]

«Императорской-королевской генерал-майор Вукасович, следуя впереди правой колонны команды генерала от инфантерии Розенберга, в полумиле настиг неприятеля при деревне Верде [рио] от местечка Лекко к Милану в 4-х милях, атаковал его и окружил. По сильным выстрелам Розенберг, как усердный генерал, прилежно поспешил. От сближения его неприятели с Вукасовичем находились уже в переговорах. Здесь! и в тот же день вступления нашего в Милан, сдались на Капитуляцию…» [1863]

Это был финал сражения. В три дня Итальянская армия разбита, Милан, важнейший центр Италии, пал. Французы потеряли убитыми свыше 3000 человек[1864], ранены были «Серурье – один из лучших их генералов, с ним генерал Фрезье…»[1865], а 16-го – генерал-бригадир Бекер[1866]. Штаб-офицеров – более 10, обер-офицеров – около 100–160, солдат – до 4700 за два дня; орудий взято – 20, знамя – одно[1867], «главный генерал Моро был уже в гусарских руках, но спасся»[1868].

Взятие Милана есть дело исключительно донских казаков А. К. Денисова. Пока войска, одержавшие победу 16-го, отдыхали на поле сражения:

«Походной атаман с донскими полками впереди[1869] окружил Милан и в оный вступил. Обретши ворота, отделенные от замка[1870], закрытыми, донской полковник, армии майор Молчанов 6-й[1871] их отбил и был встречен вылазкою, которую обще с войсковым старшиною Мироновым поразил, прогнал и взял в плен 2-х офицеров с 32-мя нижними чинами. От казаков был убит один и ранено 2; гарнизон в замке до 7 сот не сдался, имеет множество съестных припасов и не первой раз в блокаде…»[1872]

Так доносил фельдмаршал императору 20 апреля 1799 г. Самодержец ответил весьма сердечным рескриптом 12 мая:

«Реляцию вашу получил: благодарил Бога; благодарю вас и храброе Мое воинство; в нем же слава Моя и России. Господин майор Румянцов скажет вам о радости Нашей и доставит знаки благоволения Нашего удостоенным вами: украсьте их оными и руководствуйте их мужеством в дальних подвигах ваших. Побеждайте, и возстановляйте Царей»[1873].

Глава двадцать вторая Гроза над берегами По

Взятие Милана вызвало такое воодушевление у государя, что 14 мая он отправил Суворову еще один рескрипт:

«При сем посылаю к вам портрет Мой. Примите его в свидетели знаменитых дел ваших и носите его на руке[1874], поражающей врага благоденствия всемирного. Дай Бог вам здоровья. О многолетии вашем опять вчера молились в церкви, причем были и иностранные министры. Сына вашего взял Я к себе в генерал-адъютанты[1875] со старшинством и оставлением при вас. Мне показалось, что сыну вашему и ученику неприлично быть в придворной службе»[1876].

Жители Милана встретили русские войска с огромным энтузиазмом, большинство миланцев «устали» от «дружеских» объятий французов – и не только от контрибуций и военных повинностей, но и от притеснений по отношению к церкви и самой католической вере, и теперь религиозный пыл увлек их на сторону союзников. Остается только сожалеть о столь радикальной переменчивости народных настроений, но оскорблять народные верования безнаказанно просто невозможно. Нечто подобное, но в еще более агрессивной форме развертывалось в это время в бывшем Неаполитанском королевстве, где 80-тысячная народная армия кардинала Руффо, сминая французские гарнизоны, двигалась из гор Калабрии на столицу.

Пользуясь настроением народных масс Милана и Ломбардии, полководец не собирался долго почивать на лаврах. Он уклонился от народных чествований на улицах, от посещения театра, где его ждала торжественная встреча, но на следующий день, 19 апреля, присутствовал на службе в Кафедральном соборе. После этого, вернувшись домой, очень приветливо обошелся с представленными ему плененными французскими генералами. Передают, что так как 18-го была Пасха, он заставил пленников христосоваться с ним и вполне в духе христианского примирения вернул Серюрье его шпагу со словами: «Кто так владеет шпагою, как вы, не может быть лишен ее». Но отказался освободить вместе с генералом из плена и его солдат, сдавшихся при Вердерио, однако обещал обходиться с ними гуманно, прибавив двустишие из А. С. Сумарокова:

«Великодушный лев злодея низвергает;

Но хищный волк его лежащего терзает»[1877].

Французу перевели эти стихи. Когда он покинул Суворова, то невольно воскликнул: «Вот человек!»[1878] Д. А. Милютин взял этот отрывок из сочинений Е. Б. Фукса. Вполне возможно, что это была и выдумка велеречивого литератора, но в данном случае нам невольно хочется, чтобы в основе этого эпизода было зерно истины.

Всего четыре дня провел полководец в Милане, но в этот момент решалась судьба кампании: с точки зрения гофкригсрата и императора Франца II, цели, поставленные перед армией, были почти уже выполнены, ибо идти за реку Адду в инструкции, данной 23 марта, император от него не требовал и скорее желал овладеть Пескиерой и Мантуей[1879]. Так как они не были еще взяты, то ни о чем ином в Вене и помышлять не желали. У фельдмаршала же взгляд был совсем иной: ждать взятия осажденных крепостей нельзя, надо идти по пятам разбитого неприятеля. Армия Моро сократилась вдвое, ее дух поколеблен, но если дать ей передышку, то в Пьемонте она восстановит силы, вооружившись из местных арсеналов и получив подкрепления из Франции. Кроме того, Макдональд должен был получить письма от курьеров Шерера, звавшего его на помощь. Теперь же, когда он узнает о поражении на берегах Адды и об утрате Милана, то просто устремится на север, присоединяя к себе части, разбросанные по Римской республике и Тоскане. Не считаясь с тем, что может произойти в его отсутствие в Неаполе и Риме, Макдональд соединится с Моро в надежде в новом сражении переломить ход кампании и, если это удастся, вернуть Рим и Неаполь. Поэтому русско-австрийская армия должна немедленно двинуться на запад обоими берегами реки По, перейти границу Пьемонта по левому берегу и спуститься одновременно на юг к границам Генуэзской республики по правому берегу, сжимая Моро на запад и не давая ему получить подкрепления через Геную.