Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [133]
В этот же день шлет он письмо в Петербург Турчанинову и повторяет стамбульские слухи, переданные ему Маврокордато для сведения господина военного статс-секретаря императрицы. Одновременно началась работа над планами возводимых крепостей:
«Пункты мне издревле знакомы, лично обозреть мне был престранный недосуг. ДеВолан, Князев и Фемерс[1230] работают, проекты через неделю пошлю, они хороши, но драгоценны…»[1231]
Однако строительство было сопряжено с большой дороговизной древесины из-за ее нехватки, кроме того, другие стройматериалы и припасы надо было везти издалека. Из-за этого окончить строительство Фанагорийской крепости предполагалось лишь через четыре года, остальных – через два[1232]. Но не в характере Суворова было долго сидеть на одном месте, и в феврале он отправился в объезд крымских укреплений. Но дороги после дождей были склизки:
«В горах я упал, больно расшиб грудь, колено и чуть не вышиб зубы. Не езжу верхом»[1233].
Так он пишет домашним из Севастополя. Увы, даже падение в крымских горах не выбило из полководца надежд на фаворита, и вот он в марте 1793 г. пишет душевное письмо к Зубову:
«Пред выездом моим из С[анкт]-П[етер]б[урга] Ваше Сиятельство мне говорили: мои мнимые клевреты мне больше дружны. Нет, граф[1234] Платон Александрович, это благовидность! Под ее покровом жало ядовитее явного злодеяния. Г[раф] И[ван] П[етрович][1235] оклеветал меня тетрадью, где безстыдно его мертвые стояли на мой щет. Я ж без удовольствия. Хороша дружба! Г[раф] Н[иколай] И[ванович] [1236] по многим опытам очень благовиден. Александр] Н[иколаевич] мой друг из молодых, под иной завесой не подходит ли. Вы один честный человек, Господь Бог Вас соблюди!»[1237]
Сетования нашего генерала вполне оправданны, да вот Зубов не тот человек, от которого стоит ждать помощи или искреннего сочувствия. Ибо фаворит сам зависит от тех людей, на которых ему жалуется Суворов. Кроме того, своими интересами ради торжества героя над врагами при дворе Зубов никогда не поступится. Он не Потемкин.
Именно в эти великопостные недели 1793 г. к Суворову приходит понимание, какую ошибку совершил он два года назад. Еще и до этого иногда инстинктивно понимал он размеры своей житейской и служебной оплошности. Так в середине августа 1791 г. родились строки, очень точно описывающие то, что он сам же и натворил:
В конце года, 12 декабря, в очередном письме к Хвостову Суворов сравнивает с уже умершим Потемкиным главу Коллегии иностранных дел:
«Г[раф] А[лександр] А[ндреевич] Б[езбородко] не столько хитр, но больше мудр, как покойный, и не так предателен…»[1239]
Хотя вполне несправедливо считает он Потемкина «предательным», но признает его мудрость и ставит ее в заслугу. В Ильин день 1792 г. пишет он снова же Хвостову о своей привычке самостоятельно побеждать беды:
«В крайностях моих и К[нязю] Г[ригорию] Григорьевичу] Орлову, моему другу, я не писывал и ни к кому, токмо после Эклипс[1240] блистал.
Особливое при Князе Г[ригории] Александровиче], часто я ему был нужен в виде Леонида»[1241].
То есть он косвенно признает, что Потемкин давал ему опаснейшие, но доставлявшие огромную славу поручения, для выполнения которых нужен был и военный талант, и мужество гражданина. Сравнение с царем Леонидом Спартанским, выбравшим гибель вместо спасения в Фермопильском ущелье перед лицом бесчисленно превосходящих персов, лестно для Суворова, возвышает его в собственных глазах и, хочет он того или нет, высоко ставит его начальника князя Таврического, предоставившего ему возможность при Кинбурне, Фокшанах, Рымнике и Измаиле стяжать не только победу, но и великую славу.
И вот теперь в Херсоне, в тех самых местах, где благодаря Потемкину протекли, как герой наш тогда считал, его славнейшие дни и деяния, Суворов поступил как было должно и человеку, и христианину:
«О Пасхе: я кланялся мощам той особы, которая, отнюдь не касаясь протчего, находила во мне свойственные мне достоинства…»[1242]
Если бы Суворов знал, что более терпеливого, более ценящего его достоинства начальника, чем Потемкин, ему никогда не встретится, наверное, он смог бы без каких-либо оговорок воздать должное своему покойному фельдмаршалу.
Еще один вопрос с лета 1792 г. постоянно находился в поле зрения полководца: революционная Франция. В конце апреля правительство жирондистов объявило войну королю Богемии (Чехия) и Венгрии, подчеркивая, что воюет с монархом, а не с народом Австрийской империи. Вскоре в войну вступила и Пруссия. Пожар разгорался. В письме от 1 июня к Хвостову есть весьма характерная фраза:
«От пр[очих] – франц[узские] вести (пишет Сим[анский]) не веселы, будто походит к Лафаету»[1243].
Судя по всему, речь идет об усилении революционных настроений в стране в связи с начавшимися неудачами французских войск, зачинщиком волнений все реакционеры считали вождя революции в 1789–1790 гг. маркиза М. Ж. Лафайета. События развивались бурно: 10 августа восстание парижан и батальонов добровольцев, пришедших в Париж для отправки на войну, свергло королевскую власть. Герой наш узнал об этом лишь из письма Хвостова от 1 сентября:
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Тише!.. С молитвой склоняем колени...Пред вами героя родимого прах...С безмолвной улыбкой на мертвых устахОн полон нездешних, святых сновидений...И Каппеля имя, и подвиг без меры,Средь славных героев вовек не умрет...Склони же колени пред символом веры,И встать же за Отчизну Родимый Народ...Александр Котомкин-Савинский.
Аннотация издательства: Сорок пять лет жизни отдал автор службе в рядах Советских Вооруженных Сил. На его глазах и при его непосредственном участии росли и крепли кадры командного состава советской артиллерии, создавалось новое артиллерийское вооружение и боевая техника, развивалась тактика этого могучего рода войск. В годы Великой Отечественной войны Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов занимал должности командующего артиллерией Красной Армии и командующего ПВО страны. Одновременно его посылали представителем Ставки на многие фронты.
Данная статья входит в большой цикл статей о всемирно известных пресс-секретарях, внесших значительный вклад в мировую историю. Рассказывая о жизни каждой выдающейся личности, авторы обратятся к интересным материалам их профессиональной деятельности, упомянут основные труды и награды, приведут малоизвестные факты из их личной биографии, творчества.Каждая статья подробно раскроет всю значимость описанных исторических фигур в жизни и работе известных политиков, бизнесменов и людей искусства.