Непобедимое солнце. Книга 1 - [5]

Хоть мне уже тридцатник, кормят меня на пятьдесят процентов родители. Кое-что я зарабатываю сама «от-кутюром» (шью по мелочам – и неплохо продаю в интернет-магазинах, особенно хорошо берут дрим-кетчеры), иногда платят за «театральную деятельность» (участвую сразу в двух труппах, выступаем на всяких детских праздниках, днях города и так далее). Один раз заплатили за бэк-вокал на студийной записи. Я мечтала петь, но пою я плохо. Мне потребовалась серьезная психологическая помощь, чтобы окончательно это признать. Но мир не без добрых людей, спасибо.

Как подытожил мой папа, «без определенных занятий».

Ну да, можно сказать и так. Но я думаю, что довольно скоро смогу поднять свои доходы до вполне приемлемого уровня на одной из тех дорожек, по которым сейчас бегу. Если бы обстоятельства были жестче, нашла бы способ и раньше, но у моих родителей с деньгами все хорошо, и помогать мне для них не составляет труда. Вернее, хорошо у папы, а поэтому неплохо и у нас с мамой, хотя она уже не с ним, а я уже не с ней.

Мой папа – макаронный король. Вернее, не король, а герцог или граф. Король у них кто-то другой – он говорил, я не запомнила. Но у папы свои хлебкомбинаты, мукомольные фабрики и так далее, список довольно длинный.

Начинал он действительно с макарон, хотя теперь инвестирует и в металлургию, и в гостиничный бизнес, и еще куда-то. Сколько у него денег, я не знаю – в этих сферах деньги не имеют, в них как бы драпируются. Или купаются, постоянно делая вид, что ныряют крайне глубоко, хотя на самом деле могут ползти по гальке на брюхе.

Недавно он что-то потерял в Украине, но зато приобрел на Бразилии. У него другая семья, новые дети – и мы с мамой, как выражаются в деловых кругах, are not an asset, but a liability[1]. Я его редко вижу – от моего имени его доит мама, у которой тоже другая семья и другие дети. В общем, до меня долетают даже не брызги шампанского, а запахи чужой отрыжки – но я не ропщу и очень надеюсь, что скоро смогу обходиться и без этого.

Хотела написать про родителей еще, но не буду, наверно. Спасибо им за все, многие лета и вечная память. Чудовищное преступление моего рождения на этот свет я им почти уже простила.

Эмодзи_привлекательной_блондинки_только_что_открывшей_свое_большое_и_доброе_сердце_совершенно_незнакомым_людям.png

Нарисовался папочка – видно, почувствовал, что я вспоминала про его макароны. Даже приехал ко мне домой. Я сперва не могла понять, чего это вдруг, пока он сам не сказал – тридцатник. Ну да, юбилей.

Раньше он моих дней рождения не замечал. Но ведь российский бизнесмен интересуется главным образом нулями справа от цифры. Нулей долго не было.

– Это чьи картины? – спросил он с порога. – Здоровые какие. Твои?

– Это не картины, – ответила я. – Декорации для спектакля. Я над ними работаю.

– Как вы их переносите?

– Они складываются.

– Лопухи какие-то…

– Это трава забвения, – сказала я.

– Зачем?

– Для балета.

– Какого балета?

– «Кот Шредингера и бабочка Чжуан-Цзы в зарослях Травы Забвения». Весь второй акт кот ловит бабочку. Это для второго акта.

– Ты же певица, – сказал он. – Или теперь художница?

– Я актриса тоже. Я танцую запасную бабочку. И либретто частично писала. Мы все сами делаем.

– А почему вся комната в тряпках? Костюмы шьешь?

– Нет. То есть да, но не только. Это еще на продажу.

– Тебе что, денег мало? Мама же на тебя берет.

– Мне нормально, – ответила я. – Просто я шить люблю. Могу тебе тоже пальтишко сделать, как у Чичваркина. Придешь в таком к партийному руководству на блины, а через неделю мирно переедешь с семьей в Лондон. Хочешь?

Он погрозил мне пальцем. Потом покачал головой, вздохнул, и еще раз погрозил. Видимо, я задела какие-то струны.

– Тебя, по-моему, засосало, – сказал он. – Причем в какое-то мелкое болото. Тебе развеяться надо. Забыть про все вот это. Тряпки, декорации. Мир посмотри, пока еще можно. Пусть голова у тебя проветрится. Может, что получше себе найдешь.

– Типа секретарем в бизнес?

– Почему секретарем. Ты свободно знаешь язык, можешь нормально за границей работать. Ты же любишь Азию. Вот в Индии, например. Там сейчас будут возможности. По-английски много где говорят.

– Мне нравится руками что-то делать, – сказала я. – Ну или телом. Не в том смысле, конечно. А голову я бы хотела сохранить для себя.

– Для глубоких размышлений о жизни? – спросил он с сарказмом.

– Ну вроде того.

– Деточка, о жизни нельзя размышлять, сидя от нее в стороне. Жизнь – это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой. Типа как секс. А если ты отходишь в сторону и начинаешь про это думать, исчезает сам предмет размышлений. На месте жизни остается пустота. Вот поэтому все эти созерцатели, которые у стены на жопе сидят, про пустоту и говорят. У них просто жизнь иссякла – а они считают, что все про нее поняли. Про жизнь бесполезно думать. Жизнь можно только жить.

Он, кстати, совсем не дурак, и иногда задвигает такие вещи, что я даже не понимаю, как он от них возвращается к своим макаронам. Вот сейчас например. Скажи это какой-нибудь индус на сатсанге, две недели все вспоминали бы и крякали. Нет пророка в своем отечестве.