Непереводимая игра слов - [45]

Со злостью сложнее.

Злость в нем есть. То есть назвать Кантора злым затруднительно. Но эпитет «добрый» к нему не клеится, потому что стихийная, природная доброта подразумевает мягкость и известное всеприятие, а уж это совершенно не про него. В нем за крепко усвоенным кодексом правильного поведения и впрямь ощущается бойцовая интеллектуальная злость. И как в его густонаселенной живописи из-под мужских и женских лиц вечно проступает абрис черепа, так и Кантор-писатель склонен высвечивать скелеты в чужих шкафах на манер аэропортовского рентгена.

Я уверен, что он лукавит, когда говорит, что не понимает, почему несть числа обиженным на его «Учебник». Я думаю, он отлично понимает, кого обидел и насколько. Я думаю, это входило в его планы.

Я думаю, ценная возможность не бояться обижать, задевая чужие самомнения и интересы, – еще одна, не главная, но вполне осознанная цель упрямого и тщательного выстраивания его островной независимости.

Стол, за которым он пишет, расположен по законам мафиозного фэн-шуй – спиной к стене, чтобы видеть и дверь, и окна.

Я иду вдоль длинной и низкой книжной полки. Лорд Литтон. Альбом Дали. «Маятник Фуко» Умберто Эко. Честертон. Акунин. «Улисс» Джойса. Эдгар По. Энциклопедия вин Бордо, такой убить можно. «Ницше и пустота» Хайдеггера. Шекспир. «История польского народа». «Три мушкетера» с иллюстрациями Адольфа Борна, не путать со спецагентом Джейсоном. Hitler. «Тайна соборов» Фулканелли. «Вторая мировая война» Лиддел Гарта. «Англо-бурская война» Конан Дойля. The Third Reich. «Камасутра» в шуточной версии Дюбуа.

Спрашиваю Кантора, сколько он обычно пишет в день. Он называет количество страниц. Я перевожу в тысячи знаков. Десять-пятнадцать; очень много для качественной прозы. Поверх книжной полки, прислоненная к стене, стоит новая картина Кантора. Если она упадет, то убьет наверняка, не надо и стараться. В ней не меньше восьми квадратных метров. На ней изображена близлежащая бухта в отлив. Дальняя маковка маяка. Радикальная зелень и синь. Параллельные устричные грядки. Не хватает только туристов, бродящих по грядкам с пластиковыми пакетами в поисках дармовых устриц.

Всего у него примерно две тысячи картин. Это только то, что на холсте и маслом. Офорты и рисунки не в счет.

Дохожу до двери и выхожу на веранду. За забором, привалившись к крохотному экскаватору, прямо на песке сидит французский пролетарий. Сейчас полвторого. У французского пролетария обеденный перерыв, он курит и считает ворон. В 16:00 его рабочий день закончится. Он отщелкивает окурок. Экскаватор за его спиной – японский, на борту иероглифы, продублированные латиницей с невозможным ни в одном европейском языке количеством шипящих.

Да и сам французский пролетарий, конечно же, португалец.

Прав был модный сочинитель, в чьей модной антиутопии палач, списанный с модного издателя, наставляет наказуемого, списанного с модного критика: изящная словесность, мол, это тебе не мотоцикл.

Учтем – но попробуем представить, что изящная словесность, например, автомобиль. Тогда современная русская литература глядится подобием трассы М10, в девичестве Е95.

Трасса, прямо скажем, не американский хайвей и не германский автобан, но ничего, ездить можно. Тарахтят, сверкая стикерами «Спецназ не сдается» и «Твой сосед Вася в мире меча и магии», жанровые повозки отечественного производства: дизайн содран с забугорных хитов позапрошлого сезона, механика херовая, зато дешево и сердито. Катят прилизанные евромыльницы книжного мидл-класса, глядите вот – такие же точно «фольксвагены» и «опели», как двумя тыщами километров западнее. Иногда, урча, прошествует Большой Русский Роман, то один в один твой «бентли», то ностальгическая черная «Волга» в рабочем состоянии. Иногда прогремит Rammstein’ом из колонок «лексус», расписанный fuck’ами: это топ-менеджер путинского призыва, заеденный офисным гнусом до полного озверения, подался в антигламурщики и нонконформисты, воевать с overconsumption’ом в нищей на восемь десятых стране. Промчится, гордо топыря губу, городской пижон на «феррари» – и плевать, что его болид еще уместно смотрится в окрестностях Симачев-бара, но не слишком – на траверзе поселка Черные Грязи. Редко-редко проедет концепт-кар ручной сборки, штучная штука, досадно непереводимая на иноземные дорожные покрытия. Вырулит с перпендикулярной грунтовки амбициозный провинциальный «КамАЗ» – дыхнет соляровой сивухой; велик шанс год спустя узреть его уже со столичными номерами. Периодически какой-то Проханов грозится вывести на трассу танки, и да, выводит, только танки всё больше надувные.

Нормально, в общем, всё как у людей.

И тут на М10 вылезает шагающий экскаватор.

Хороший ли автомобиль шагающий экскаватор?

Да как вам сказать, чтоб повежливее. Он, понимаете ли, не автомобиль вовсе. Он громоздкое, громкое, медленное, неуклюжее нечто. Он портит асфальтовое покрытие и настроение других водителей. Он вызывает неврозы у обозревателей из мобильного полка литературного ГИБДД, не знающих, по какому ведомству его вообще отнести. Им хотелось бы отобрать у водителя права и поместить его гигантский лязгающий моветон на штрафстоянку. Но поскольку это технически затруднительно, они цедят: «Ему не помешал бы хороший редактор!» – и делают вид, что экскаватора тут нет.