Неожиданные люди - [17]
— Избавим, — пообещал Гребенщиков.
— Вопрос только — когда…
Но Гребенщиков не ответил, погруженный в заботы об РК.
Найденов, у которого не осталось никаких сомнений в том, что «душегубку» нужно закрывать, раздумывал тем временем, как бы это по-хорошему, добром заставить Павла Павловича остановить завод. Он понимал всю сложность положения, в котором оказался Гребенщиков, и, достаточно зная его, слабо надеялся, что сумеет убедить этого человека. И все же решил попробовать.
— Пал Палыч, — сказал Найденов, положив на упругую спинку сиденья руки и стараясь заглянуть в лицо Гребенщикову, смотревшему вперед, на дорогу. — Ну а если бы на цементном работал, скажем, твой сын, ты бы как, закрыл завод?
— Ты что, меня за дурака считаешь? — не повернув к нему головы, вспылил Гребенщиков.
— Ну почему же за дурака?..
— А что ж ты задаешь дурацкие вопросы? Как будто не знаешь: остановить завод — значит сорвать строительство комбината!
— Знаешь, Пал Палыч, я не могу все же поверить, что ты, с твоей энергией, с твоим авторитетом, не можешь пробить в министерстве добавочные фонды на цемент.
— А ты думаешь, я не пробовал пробить? Я у самого министра был!
— Ну и как?
— А так: нет цемента и в ближайшее время не будет!
— А ты еще раз к нему слетай. Зайди и скажи: на моем цемзаводе — силикоз, завод опечатала санэпидстанция… Неужели министр не откликнется?..
— Знаешь, как он откликнется? Он спросит: а где ты раньше был, сукин ты сын?.. Что я ему отвечу? Что я не знал о силикозе? Ну, допустим, я остановлю завод, сорву строительство — так мне ведь завтра же по шапке дадут! А кому от этого легче станет? Посадят на мое место другого, так ведь и он без цемента не построит, понимаешь ты это или нет?
— Значит, выхода, по-твоему, нет?
— А по-твоему, есть?
— Что ж, — вздохнул Найденов, отваливаясь на спинку, — тогда придется тебе держать ответ перед народными контролерами…
Гребенщиков, весь багровый, молчал.
…А Шугаев с Яковом Петровичем замеряли шум в помольном. Начальник ходил с микрофоном в руке вокруг мельниц, и Шугаев, следя за мельканием стрелки прибора, с ненавистью смотрел на вращающиеся громады и думал: «Конструкторы наверняка гордятся своими мощными машинами и мечтают о создании еще более мощных, шум от которых будет еще губительней…» Надежных средств защиты от такого шума не было. Все эти «антишумы» — закладываемые в уши ватные шарики, шлемы-антифоны — почти не помогали…
Во двор Шугаев вышел с тяжелой от звенящего грохота головой и, укладывая в чемоданчик шумомер, удрученно сказал:
— Шум ваших мельниц, Яков Петрович, почти достигает болевого порога.
— Что еще за болевой порог? — спросил начальник. Он устало прислонился к пыльной стене и, покуривая, водил глазами за Шугаевым.
— Болевой порог — это громкость в сто тридцать децибел. При таком шуме мельник рискует заболеть шумовым синдромом, одним из видов психического заболевания.
Начальник удивленно присвистнул.
— Ну, ничего, — Шугаев через силу улыбнулся. — Во вторник вопрос о вашем заводе будет решаться на заседании народного контроля.
— Дай-то бог…
Вдруг Шугаев ощутил тупую боль в затылке. Он поднял руку и стал растирать затылок, краснея и покрываясь холодным потом.
— Что с вами? — спросил Яков Петрович.
— Да ничего. Голова разболелась. Пройдет… До свидания.
Он простился и, превозмогая боль, побрел к трамваю. Знойный ветер, крепчая, гнал по небу россыпь жидких, сероватых облаков. По закованной в цементный панцирь земле, перемежаясь с солнечным светом, скользили тени. На изъезженной до серого лоска дороге спиралью кружились пыльные вихри. Один из них вдруг метнулся к Шугаеву, сыпуче и больно хлестнул в лицо. Шугаев вытащил платок, вытер лицо. Боль в затылке не проходила.
…К вечеру у него подскочило давление и поднялась температура. Пришел Орлик, положил прохладную ладонь на горячий лоб Шугаева, тихо спросил:
— Ну как, старик?
— Тяжко, — сказал Шугаев, показывая на грудь.
Глаза у Орлика вдруг блеснули:
— Хочу тебя порадовать, старик… Вчера был у меня спецкор областной газеты, мировой парень, между прочим. Я рассказал ему о твоих мытарствах, и знаешь, что он мне сказал? Пиши, говорит, фельетон… даю слово, что тисну его в ближайшем же номере. За такие дела, говорит, и не такие головы, как у Пал Палыча, могут полететь… Так что, старик, я в темпе пишу фельетон и через пару дней покажу его тебе.
Шугаев слабо улыбнулся:
— Знаешь, Виктор, я вот тут лежал и думал… У каждого честного человека есть в душе своего рода болевой порог. У одного он меньше, у другого больше… Так вот, честно говоря, одно время я сомневался, есть ли он у тебя… А теперь вижу: есть.
— Что ты, старик, — обиженно протянул Орлик, — как мог ты во мне сомневаться?..
X
Из ярко освещенной приемной Найденова слышался шум голосов. Сам Найденов, стоя у окна, разговаривал с архитектором города, высоким, элегантным стариком с седой шевелюрой. Завидев Шугаева, Найденов дружески кивнул ему. Здесь же был и управляющий. Сцепив за спиной разлапистые руки, Гребенщиков стоял рядом с Деминым, заведующим горздравотделом.
— …Да что вы, Пал Палыч, какой там фонд! — громко, с чуть приметной небрежностью в тоне говорил невысокий, худой, похожий на подростка Демин, снизу вверх поглядывая на собеседника и медленно проводя ладонью по круглой, совершенно лысой голове. — Нашего фонда едва хватает для туберкулезников… Да что вам стоит, такому могучему тресту, пожертвовать одну квартиру! А, Пал Палыч? — Он спрятал платок в карман пиджака и, тоже заведя руки за спину, замолчал, ожидая ответа.
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
С Иваном Ивановичем, членом Общества кинолюбов СССР, случились странные события. А начались они с того, что Иван Иванович, стоя у края тротуара, майским весенним утром в Столице, в наши дни начисто запамятовал, что было написано в его рукописи киносценария, которая исчезла вместе с желтым портфелем с чернильным пятном около застежки. Забыл напрочь.
В своей второй книге автор, энергетик по профессии, много лет живущий на Севере, рассказывает о нелегких буднях электрической службы, о героическом труде северян.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».