Неотразимая - [53]

Она сделала большой глоток.

— М-м-м-м-м… восхитительно.

— Каждый день готовят новый. Все, что не выпито, отдают слугам… — Он увидел ее поднятые брови. — Вам надо привыкать к богатой жизни, — снисходительно посоветовал он. — Здесь все меняют каждый день, неважно, пользовались этим или нет: полотенца, щетки, расчески… даже воду в бассейне… морскую, кстати, как вы, очевидно, заметили. Вы не только привыкнете, вы будете этого ждать. — Он сидел, вытянув длинные ноги, на качелях. — Итак, чем вы собираетесь заниматься — кроме работы? Касс сказала мне, что вы просто рветесь работать.

— Буду кое-что делать, главным образом в саду. Я только что открываю для себя это.

— Вы отлично плаваете.

— Я люблю воду.

Он протянул руку и взял с полки бутылку с маслом для загара.

— Давайте я вас намажу, — предложил он, — причем как следует. У вас очень белая кожа.

Он говорил небрежно, но глаза пристально следили за ней. Он заметил, как чуть опустились уголки ее губ — отвращение? — как если бы он придал разговору нежелательное направление. Она взяла бутылку и отставила ее.

— Это очень хорошее масло. Оно не даст вам сгореть. Хотите, я натру вас?

— Нет, спасибо.

Да, именно это ей не нравится, она явно поморщилась. Никаких сомнений, она определенно не выносит, чтобы ее касались.

— Мне кажется, вам нравится здесь? — спросил он любезно.

— Вполне.

— А как насчет аборигенов?

— Неопасны.

Вот сука! Он осушил бокал, вновь наполнил его и ощутил, что ром согрелся.

Она откинулась на шезлонге.

— Вы не оставляете попыток, правда?

— Если с первого раза не удалось…

— Когда я жила в приюте Хенриетты Филдинг, у нас считалось, что в перечне добродетелей бережливость идет вслед за благочестием. Расточительность почиталась восьмым смертным грехом, а умение не впасть в нее — доблестью.

— Значит, вот это откуда у вас, — пробормотал он. — Но, в таком случае, разве мысль обо всех этих деньгах, которые будут потрачены, не гнетет вас?

— Но они и не будут потрачены зря, разве не так?

Они работают на дело — кроме ваших, конечно.

— Так вот что кроется в вас. Что же, я никогда не видел людей, выросших в приюте, который так резко отличается от дома… На что это похоже? — решил он поддеть Элизабет. Он говорил вежливо, сочувственным тоном и в то же время безжалостно возвращал ее к прошлому.

— Со времен Оливера Твиста многое изменилось.

Он не отступал.

— Должно быть, это было очень тяжело для вас.

Ведь ваша мать умерла, когда вы были совсем девочкой…

— Я не помню.

— Не помните матери?

— Совершенно.

Ничего себе, подумал он. Интересно, это правда или ей просто удобно так говорить?

— Но, разумеется, после ее смерти что-то осталось?

— Только я.

И это все, что тебе надо, подумал он. Он никогда не видел такой поглощенной собою женщины. Ее мир начинался и кончался ею. Ее не интересовал никто. Она полагается только на себя, вплоть до изготовления собственных платьев. Да, это вполне сочеталось с остальным. Она была личность. Взгляните на Марджери. На всех ее платьях ярлыки лучших дизайнеров. Уберите их, и она перестанет существовать. Марджери делает ее одежда. А эта сама делает себе одежду.

И одежда составляет ее органическую часть. Она знает себя и вполне счастлива этим. Возможно, вся эта история раздражает ее, кажется посягательством на ее личность. Взгляните, как она ведет себя. Совершенно равнодушно. Никаких проявлений чувств, только разум. Что, продолжал размышлять Дан, дает к ней некий ключ. Она ко всему подходит рационально. Очевидно, она многое видела в жизни, поэтому и не любит, чтобы ее касались. Не стала плавать с ним нагишом, не позволила расчесать ей волосы или намазать ее маслом для загара. Не дает воспользоваться его оружием. Женщины, которые не любят, чтобы к ним прикасались, как правило, боятся мужчин. А уж эта словно шестом отталкивается. Кажется, я нашел первый ключ к разгадке.

Неполадки на сексуальной почве? Это вполне подходит к ее ледяному виду… Воткнулась в какую-то книжку…

Тут он увидел книгу, которая была у Элизабет с собой, а сейчас лежала на плетеном столике рядом с нею. Он повернул голову и прочел на корешке: «Темпесты: Род и его история». Это подало ему идею.

— Я вижу, вы интересуетесь своими предками, — заметил он между прочим. — Но это просто старая унылая книжка… если вы хотите узнать больше о Темпестах, есть гораздо более интересный способ.

— Да? Какой?

— Вы позволите мне показать вам?

— Да, пожалуйста.

Он не питал иллюзий. Она загорелась, но не от того, что он собирается что-то показать ей, ее интересовал сам предмет. Еще один ключ к разгадке.

Он давно прикидывал, как бы застать ее одну. И теперь повел ее обратно в дом, в просторную библиотеку (шестьдесят футов в длину и сорок футов в высоту), полную книг, с несколькими кожаными честерфилдскими диванами, на которых можно было развалиться и читать. На столе длиною чуть ли не во всю комнату лежало множество последних номеров журналов, по которым можно было судить об интересах читателей — от «Тайм» и «Ньюсуик» до «Спектейтор» и «Экономист», включая «Вог», «Харперз», «Уиминз йэа дейли» (Библия Марджери), «Таун энд кантри», «Филд энд стрим», «Опера», «Конносер». Но Дан направился прямо к полкам у окна, взял с полдюжины лежавших там больших альбомов с фотографиями в прекрасных кожаных переплетах и с тисненными золотом датами.