Неотмазанные. Они умирали первыми - [46]

Было довольно жарко. В самом разгаре стояло бабье лето. Громко стрекотали кузнечики, прощаясь с теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Феоктистов, который шел впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тропинку за заброшенным коровником с облупившимися стенами и провалившейся гнилой крышей.

Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно лежал на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали встревоженные сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, что маячили в ста пятидесяти метрах от коровника, и очередь оттуда прошлась сбоку от прапорщика по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад к коровнику. Из амбразуры развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.

Конфуций, укрывшись за углом, от волнения еле перевел дух и начал короткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что физиономия у него буквально горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри расширились и трепетали от учащенного дыхания. Вдруг, лежащий впереди, окровавленный Санек зашевелился, зацарапал растопыренными пальцами землю и громко закричал.

— Бля! Положит парня, как пить дать! — крикнул подбежавший Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. — Игорь, долбани мухой!

Старший лейтенант раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.

— Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! — сержант пристегнул спаренный магазин другой стороной.

Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.

— Работай! — проорал сержант.

За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.

— Прикройте меня! — крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.

Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие неживые, смотревшие куда-то сквозь них. Он продолжал дико кричать.

— Говори с ним! — Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком в бок.

— Что говорить-то?

— Да о чем угодно! Только говори! Не молчи!

— Тормоши его! Не давай в отключку уйти! — зло бросил старший лейтенант, извлекая шприц и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприянов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги шнурком от ботинка. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожилия, на которых болталось кровавое месиво оставшееся от былой конечности.

— Еще пакет! Посекло, бля!

— Не приведи господь!

— Расстегни ремень!

— Бля!!

— Игорь! П…дец, парню!

— Кишки зацепило?

— Не довезем! Смотри…

— На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!

— Саня! Саня! Слышишь меня!

— Ни хера не реагирует!

— Санек! Слышишь меня! — Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал того по щекам.

— Мужики! Приподымите его! — сказал Заломов сержанту. — Руку с бинтом просуну!

Заломов и Трофимов приподняли раненого.

— Ага, все нормально! Опускайте!

— Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае…

Слова застряли у Трофимова в горле. За спинами, склонившихся над раненым, Куприянова и Заломова словно из-под земли выросли пятеро вооруженных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый «чех», в тельняшке под камуфляжем с зеленой повязкой на голове, дал короткую очередь в спину ничего неподозревавшему Заломову. Того отбросило вперед на дико орущего Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова тут же обезоружили.

В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре месяца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, четыре месяца издевательств и избиений, четыре месяца изуверских истязаний и убийств. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали на глазах у остальных пленных. Устраивали «представление», типа «чеченской рулетки», оставляя в револьвере одну камору пустой. В результате: из семи один оставался живой.

Куприянов, у которого отняли «берцы» сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. От обморожения пальцы на ногах у него почернели и распухли: появились признаки гангрены. Адская боль, буквально, рвала его на части, безжалостно скручивала его в пружину. Он страшно страдал, еле ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.

Особенно изощренно из боевиков зверствовали: Ваха по кличке Черный Абрек, заплечных дел мастер, и один молодой рыжий хохол из снайперов. Последний, не церемонясь, резал уши и пальцы.

Это был обычный день ничем невыделяющийся из остальных. Одна группа боевиков с афганцем-инструктором, разложив на разостланном брезенте радиодетонары, готовила из фугасов взрывные устройства, другая же как неприкаянная слонялась по лагерю со скучающими лицами. Из пещеры появился, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, сегодня он был явно не в настроении. Почесывая растрепанную черную бороду, он направился в заросли справлять нужду.