Неостывшая память - [39]

Меня пригласил в свой кабинет заместитель декана филологического факультета Петр Андреевич Дмитриев и сказал, что ознакомился с моими документами, что я один из немногих абитуриентов, у кого за плечами жизненный опыт, и что он всей душой за то, чтобы я стал студентом. Однако у журналистов очень уж большой конкурс, и он рекомендует мне перенести документы на отделение русского языка и литературы. А если я успешно сдам вступительные экзамены и буду хорошо учиться, он дает слово, что переведет меня на журналистику после первого семестра. Естественно, я сделал так, как он посоветовал.

Невероятно, но мне удалось «настрелять» 24 из 25 баллов! Четверку получил на последнем экзамене по английскому языку. С радостью нашел я свою фамилию в вывешенном на всеобщее обозрение списке новоиспеченных студентов-русистов.

(Через полгода первую сессию мне удалось сдать на повышенную стипендию. Петр Андреевич был готов перевести меня на отделение журналистики, но я, поблагодарив его, предпочел отказаться: мне было интересно учиться на русском отделении).

Первое, что я сделал, прописался в комнате, где родился, – на Измайловском проспекте. Восторга у брата и особенно у его жены Веры это не вызвало. Но другого варианта не было, и я принес к ним свои вещички.

До начала занятий оставалось еще несколько дней, когда я решился зайти к генералу Остапенко.

Федор Алексеевич вышел мне навстречу и весело произнес:

«Вижу по лицу: новости хорошие – поступил. Ишь, гордец, все сам да сам. Вырос, уже не хочешь, чтобы тебе помогали. Ну, в какое училище поступил?»

В горле моем застряли приготовленные заранее слова.

«Нет, не в училище, – робко начал я и, видя крайнее недоумение в лице генерала, промолвил: – В университет на филологический факультет я поступил».

Долго и сбивчиво говорил я о своем зрении, о проклятой колобоме, о том, что я виновник аварии РБ 122 и меня поделом перевели на другой буксир матросом второго класса, а в университет давно решил поступать, только не решился об этом признаться в прошлый раз.

Неожиданно генерал положил руку на мое плечо и сказал:

«Ну что ж, Боря, я так хотел видеть тебя флотским офицером, но не получилось. Понимаю, тут ничего не поделаешь. У тебя теперь другая, штатская жизнь. А меня не позабывай, хоть изредка звони старику».

Прощаясь, Федор Алексеевич обнял меня и проводил до дверей.

Медленно шел я по набережной канала и как бы со стороны видел на этих гранитных плитах себя тогдашнего, тринадцатилетнего, не ведавшего, что ждет меня встреча с замечательным человеком – генералом Остапенко, который примет отеческое участие в моей судьбе.

Вместе с друзьями

И друзей позову, на любовь свое сердце настрою,

А иначе зачем на земле этой вечной живу.

Булат Окуджава

Вместо первой же лекции нас отправили «на картошку» – в Лужский район, в деревеньку с ласковым названием Замошье. Здесь мы все сразу же перезнакомились, почувствовали себя единой студенческой семьей, дружно работали на колхозных полях. На третий день меня вместе с Игорем Бузиновым послали в лес обрубать сучья со спиленных елей. Неловкое движение – и я слегка разрубил себе ногу. Обратно в деревню Игорь нес меня на закорках.

Руководитель нашего студенческого коллектива, преподаватель кафедры физкультуры Иван Алексеевич, не слушая возражений, привез меня на колхозной машине в Лугу. В местной больнице обработали, перевязали мою рану и отпустили с миром. Машину надо было ждать еще пару часов. После короткого совещания решили попить пива. Иван Алексеевич легко, как ребенка, взгромоздил меня на свою могучую спину профессионального борца, и мы двинулись на поиски вожделенного заведения. Оно оказалось поблизости. По крутой лестнице спустились в полуподвал, где удивленно и восторженно встретили нас любители пенного напитка. В Замошье мы прибыли вечером в самом распрекрасном настроении.

Возвращаться в Ленинград не хотелось: стипендия была впереди, а дома ждали косые взгляды жены моего брата. На общем совете было решено оставить меня, бедолагу, в качестве кашевара в избе, где обитала небольшая команда мальчишек. Пока все работали, я прыгал на одной ноге у плиты, обжигаясь и матерясь. Помогала мне советами старушка-хозяйка. Ребята были вполне довольны моими кулинарными стараниями. Но вот закончились запасы продуктов, выделенных колхозом. Надо было ехать за продовольствием на центральную усадьбу. В помощь я взял Лёню Левинского. Запрягли в телегу смирную лошадь и отправились в путь.

Лёнька был на целых четыре года старше меня. В университет он поступил после службы в частях береговой обороны вполне взрослым, сложившимся человеком, хотя внешне ничем от остальных не отличался. Роста был невеликого, телосложения явно не спортивного, лицо – обыкновенное лицо, но зато глаза умные, пытливые, живые. В них так и бегали веселые, ироничные чертики. Добрый нрав, врожденная интеллигентность сразу же располагали к нему, магнетически притягивали.

На центральной усадьбе мы получили кроме всего прочего небольшую тушку поросенка и полтора десятка обезглавленных при нас цыплят. В разговоре на обратном пути я обмолвился, что не очень-то жажду готовить свинину. То ли дело курятина: быстро готовится, и вкус – пальчики оближешь. Лёнька это запомнил и вечером шепнул девочкам, что мы привезли вполне здорового поросеночка, а вот цыплятки уже перед насильственной смертью хворали. Конечно же, девчата поголовно проголосовали за то, чтобы им на съедение был передан поросенок.