Неостывшая память - [20]

Здание школы было совершенно пустое. Юнги, перешедшие на второй, выпускной, курс, на морской практике, а время для абитуриентов еще не настало. Лишь несколько командиров и немногочисленный обслуживающий персонал были «на хозяйстве». Об этом я узнал от дежурного, который по телефону кому-то доложил обо мне.

Я было собрался погулять по улице, как вдруг появился главстаршина – стройный, жилистый, плечистый. Грудь его украшали медали, и среди них я углядел невиданную доселе флотскую медаль, обрамленную якорем и миниатюрной якорной цепью. Он уже был осведомлен о моем приезде, расспросил о прошлом, о родителях. Я сразу же проникся к нему полнейшим доверием и подробно, хоть и сбивчиво, отвечал на его вопросы. Фамилия главстаршины была Десятов. Много позже я узнал, что он был воспитанником школы юнг на острове Валаам. В самом начале войны двести мальчишек этой школы были отправлены воевать на печально знаменитый «Невский пятачок» и соседние участки фронта. Ему выпала счастливая доля остаться живым в числе немногих.

Главстаршина привел меня на камбуз. Там две вольнонаемные женщины принялись меня кормить, приговаривая, чтобы ел на здоровье, а то уж больно я маленький и тощенький. Видя, как жадно уплетаю все, что дают, Десятов с улыбкой заметил, что через пару месяцев у меня вырастут пухлые щеки. А кормили юнгашей действительно замечательно в то полуголодное послевоенное время – по 9-ой, курсантской, норме, без особых разносолов, но обильно. На завтрак я получил черпачок пшенной каши, треть буханки серого хлеба (а буханки тогда были большими!), малюсенький кубик масла, два кусочка сахара и кружку чая. Во время учебы у многих из нас укоренилась привычка масло размешивать в чае, получалось нечто вроде бульона.

На вещевом складе взамен моей одежки долго подбирали рабочее обмундирование. Роба для меня оказалась, мягко говоря, несколько свободноватой. Но это не беда, облачился в тельняшку, затянул на поясе потуже настоящий флотский ремень со сверкающей бляхой, завернул брюки (через час я сам их, как мог, подшил), надел бескозырку без ленточки, на два размера больше яловые ботинки (их называли ГД – говнодавы) – и как бы со стороны восторженно оглядел себя. Десятов повертел меня перед собою, одобрительно похлопал по плечу и пообещал, что осенью буду щеголять в форменной одежде, которую портной подошьет по фигуре, а вот с выходными ботинками – беда, придется просить командира училища, чтобы он распорядился купить их для меня в городском магазине.

В огромном помещении-кубрике на втором этаже ровными рядами стояло множество пустых двухъярусных железных кроватей. На одну из них я притащил выделенные мне матрац, подушку, две простыни, наволочку и полотенце. Кровать старательно застелил. В тумбочку положил все, что привез с собой: мыло, зубной порошок и щетку. Вошел Десятов. Взглянув на дело рук моих, он сказал, что так застилать койку не годится, показал, как надо это делать, потом снова всё разворошил и дважды заставил меня привести в порядок постель. Улыбка сошла с его лица, и он строго произнес, что назначен командиром одной из рот, куда я буду зачислен, что отныне я юнга, флотский человек, и должен строго соблюдать дисциплину, порядок, быть опрятным, беспрекословно слушаться командиров.

После плотного обеда Десятов повел меня на первый этаж к начальнику школы. По пути он рассказал, что начальник – геройский офицер, во время войны служил на линкоре «Марат». Постучавшись, мы вошли в кабинет. Мой командир легонько подталкивал меня перед собой.

Из-за стола встал высокий, полнолицый, приветливо улыбающийся капитан первого ранга. Главстаршина, почтительно вытянувшись и приложив ладонь к виску, стал докладывать, но Мартюшев прервал его, предложил нам сесть на диван и сказал, что все обо мне знает, пакет от генерала Остапенко получил, я без экзаменов зачислен во вверенную ему школу. Мне же надо прилежно учиться, обязательно за два предстоящих года вырасти, возмужать и стать настоящим моряком. Я молчал, пытаясь придать своей счастливой физиономии серьезное выражение. Потом он велел мне встать, оглядел со всех сторон и весело хмыкнул. Десятов доложил о проблеме с ботинками. Начальник обещал ее обязательно решить: «Не ходить же юнге в увольнение босиком!»

(Через четверть века, в середине семидесятых, я разыскал в Москве квартиру Мартюшева. Меня приветливо встретила его жена. Сам же хозяин был в командировке. Некоторое время спустя я получил от Юрия Сергеевича теплое письмо и старую фотографию. На ней он такой, каким я его помню, – в форме капитана первого ранга. На обороте фотографии надпись: «Воспитаннику Школы юнг ВМФ /г. Выборг/ Боре Друяну. Мартюшев Ю. С. 1951 г.»).

Очень быстро я обследовал всю школу, обширную территорию, даже взобрался на поросшую деревьями крутую гору, где стояла водонапорная башня. Оттуда хорошо виден Выборг, залив, бухточки, протоки, островки, старинная крепость. Перед зданием школы вольготно расположился большой плац, на котором мне в недалеком будущем предстояло осваивать азы строевой подготовки. За территорию школы выходить было нельзя. Я был предоставлен самому себе и вскоре даже заскучал. Лишь однажды врач-подполковник окликнул меня и привел в свой кабинет, где учинил поверхностный осмотр: измерил рост, взвесил, заставил несколько раз присесть. И отпустил с миром. Как оказалось, ненадолго. Как-то мы с ним столкнулись в дверях, он внимательно посмотрел мне в лицо, дотронулся до распухшей щеки и тут же увел к себе. Оказалось, я невесть где умудрился подцепить гнусную заразную болезнь – свинку.