Неосторожность - [88]

Мэдди и Гарри тоже всегда приходили. Они по-прежнему были очень близки. Волосы Гарри, все еще густые, побелели, но он ходил легкой, раскачивающейся походкой стареющего спортсмена. Ему сделали операцию на колене. Волосы Мэдди тоже побелели. Она подстриглась покороче, и они уже не рассыпались у нее по спине, но глаза Мэдди остались такими же яркими. Она была красива той изысканной пергаментной красотой, какой обладают только очень немногие немолодые женщины. Они с Гарри иногда путешествовали. Его приглашали то вести семинар в Йеле, то преподавать в Роттердаме. Он произносил речи на выпускных церемониях. Они с Мэдди никогда не ночевали врозь.

Первые несколько лет Джонни и Кэро по выходным приезжали к Мэдди и Гарри, но когда дети подросли, стало ясно, что дом им тесноват. Я должен был подумать об этом раньше, но, обсудив ситуацию с Гарри и Мэдди, сообщил Джонни и Кэро, что отдаю им свой дом – вместе с небольшим трастовым фондом на поддержание помещения в должном состоянии. Они отказывались, но я заявил, что спорить бесполезно, никакого смысла в том, чтобы мне бродить в одиночку по старому большому дому, нет, и этому дому нужна семья с детьми.

Так я переехал к Мэдди и Гарри, поселившись в прежней комнате Джонни. Мне было очень удобно, и, честно говоря, я чувствовал себя спокойнее. Если бы я упал с лестницы в своем доме, меня нашли бы не скоро.

Я уже стар. Почти облысел. Стряхиваю перхоть с плеч. Слышу не так хорошо, как прежде. Я стал одним из тех старичков, которые проводят свои дни, посещая врачей. Каждое утро заезжаю в офис, но работы у меня все меньше и меньше. Я в основном служу источником советов. Иногда сижу на заседаниях. Вхожу в библиотечный комитет своего клуба. По-прежнему выпиваю один мартини каждый вечер, хотя мне говорили, что это вредно. Мы с Мэдди совершаем долгие прогулки. Не такие долгие, как раньше, но нам хватает. Она теперь ходит с тростью, элегантной штучкой с золотой рукоятью, которая принадлежала одному из ее прадедов, крупному землевладельцу. В городе ли, за городом ли, я всегда засыпаю по вечерам с легким сердцем. Ни о чем не жалею. Я знал любовь, она благословила почти каждый день моей жизни. Я не мог бы быть счастливее.

Вот только все это неправда.

8

Обломки самолета находят вечером того же дня. Над водой торчит покореженное шасси. День ясный, ветер юго-западный. Почти никакой турбулентности. Диспетчер принял сигнал бедствия от Гарри около двух часов. Гарри сообщал, что теряет высоту и просит разрешение на посадку. За этим последовали статические помехи, в которых диспетчер не разобрался, а потом наступила тишина.

Свидетель, рыбачивший в полосе прибоя на пляже, утверждает, что увидел, как одномоторный самолет снизился и попытался сесть на воду. Коснувшись поверхности, он несколько раз перевернулся и развалился на части. Первым водолазы достали тело мальчика. У него была оторвана голова. Вода еще холодная, течение сильное, видимость ограничена. Ныряльщики не могут погружаться дольше, чем на пятнадцать минут. Тело Гарри находят лишь на следующее утро.

Я узнаю о катастрофе, как все. Читаю в Интернете. Суббота, после обеда я отдыхаю дома в Нью-Йорке. «Писатель и его сын, возможно, погибли в авиакатастрофе» – гласит один из заголовков. Я не знал, что Гарри и Джонни в тот день собирались летать. С ужасом читаю новость, оглушенный, отказывающийся верить – а потом звонит телефон. Друзья, знакомые, все хотят выяснить, правда ли это. Я опасаюсь худшего.

Вскоре мне звонит начальник местной полиции, которого я знаю много лет. Его отец работал у нас мясником. Помню, как сын – он был на несколько лет младше меня – подростком трудился в лавке: фартук у него был испачкан засохшей кровью. Мощные руки, короткие светлые волосы.

– Мистер Жерве, мне очень жаль, но я должен вам сообщить…

Я услышал все, что нужно. Мэдди еще не вернулась, у нее самолет только завтра. Мне нужно ей сообщить. Я пытаюсь отыскать телефон ее отеля и нахожу его в Интернете. Телефон не отвечает. Я звоню в мексиканское консульство на Манхэттене, но автоответчик просит перезвонить в понедельник утром. Я даже не знаю, каким рейсом она прилетает. Потом я звоню домой человеку, который возглавляет наш филиал в Мехико, и рассказываю о произошедшем. Сообщаю ему, что Мэдди живет в отеле на Юкатане – и, поворчав, он все-таки договаривается с полицией, что ее найдут и известят.

Это – единственный путь. Я не могу позволить, чтобы она прилетела и узнала обо всем, случайно посмотрев на заголовки газет. Это было бы слишком жестоко.

Поздно вечером Мэдди звонит из Мексики. Я ждал этого и боялся. Я снимаю трубку до того, как отзвучит первый звонок. Мэдди не в себе.

– В чем дело, Уолтер? Это какая-то идиотская шутка? Меня только что разбудили двое мексиканских полицейских и велели тебе позвонить.

Я рассказываю ей, что случилось. Крик, который слышится на другом конце провода, звучит нечеловечески. Я никогда не слышал такой смеси гнева и боли.

– Мне очень жаль, – повторяю я. – Очень жаль.

Больше мне сказать нечего, поэтому я просто стою и слушаю, как Мэдди плачет, жалею, что я не могу обнять ее. Через четверть часа спрашиваю, когда прилетает ее самолет. Мне приходится уточнять, потому что каждый раз, пытаясь ответить, Мэдди начинает рыдать. Наконец ей удается выговорить время.