Неопознанный взрыв - [21]

А вот и булочная. Прижалась, бедолага, к солидному, в блестящих стеклах и парадном алюминии, зданию коммерческого магазина, словно нищенка к преуспевающему бизнесмену.

Когда осчастливленный двумя батонами хлеба — белым и ароматным — Окунев вышел на улицу, уже стемнело. Ветер усилился, пошел мелкий осенний дождик. Поеживаясь, подняв воротник, журналист побрел на остановку автобуса.

Основной поток пассажэиров уже схлынул, но под навесом павильончика укрылись от дождя женщины и старики. Никита Савельевич стариком себя не считал, поэтому в павильончик не полез, пристроился под облысевшим деревом, раскрыв над головой видавший виды зонтик.

— Покурим, батя?

«Батя» — звучит по родственному мягко и приветливо. Добродушная насмешка не таит обиды. Поэтому журналист посмотрел на обратившегося к нему мужчину с симпатией.

Модный длиннополый плащ с выпущенным наружу белым шарфом, шляпа, небольшая бородка — современная форма «нового русского». Приятный баритон, без хрипоты и наигранности. Короче — культурный человек, знающий себе цену, но без унизительного для окружающих превосходства и хамовитости.

Окунев охотно — любит угощать! — вытряхнул из пачки сигарету «ява». Бизнесмен, брезгливо поморщившись, достал «мальборо». Ну, что ж, у каждого — свои привычки, в соответствии с карманом, обижаться — глупо.

Закурили.

— Вот что, падло, свинячий огрызок, слушай мой базар, — невероятное сочетание приятного баритона и блатного жаргона настолько поразили журналиста, что Никита Савельевич онемел. Стоял, не чувствуя рук и ног, беспомощно шевелил губами. — Еще раз заявишься туда, — кивок в сторону институтского подъезда, — замочим. На кладбище переселишься, овца шебутная, понял? А теперь двигай ходулями к бабе, пусть сменит испачканные кальсоны.

Мужчина подтянул белый шарф, погасил недокуренную сигарету об руку Окунева, державшую зонт, презрительно хохотнул и не торопясь пошел по тротуару. Будто он не преступник, а самый настоящий хозяин в городе и в стране.

Может быть, действительно, полновластный хозяин?

Окунев приплелся домой на ослабевших ногах. Молча бросил жене пакет с хлебом, с трудом расшнуровал непослушными пальцами ботинки, долго не мог попасть в разношенные шлепанцы.

— Никита, что случилось? Тебе плохо? — встревожилась жена. — Вызвать «скорую»?

— Не надо никого вызывать… Пройдет…

Елена Ефимовна все же тайком от мужа позвонила. Но не врачам — Федорчуку. Так уж повелось: жены всегда обращались именно к председателю оргкомитета, который «работал» и в качестве лекаря, и в качестве советчика по всем вопросам — большим и малым…

Под прикрытием накрепко запертой двери Окунев, почти не запинаясь и внешне с некоторой долей показного равнодушия, выложил другу все, что с ним произошло. Начиная с нелегкой беседы с исполняющим обязанности начальника института и кончая не менее трудным «базаром» с солидным «бизнесменом».

— Не отстают, ублюдки, значит, — подвел итоговую черту Федорчук. — Пузана придавили — наследники его нарисовались…Ну, что ж, поборемся, — огладил выпирающее брюшко «борец». — Не трусь, Оглобля, не тряси штанами, не бери в голову…

— Не брать в голову советуешь? — усомнился в бойцовских способностях пенсионеров журналист. — Бороться собираешься, старец? Ну, ну, борись, сражайся. А я — пас. Не хочу раньше времени выслушивать надгробные речи…

— Как это «пас»,»не хочу»? — мигом рассвирепел Федорчук. — А кто пообещал Андрюхе помочь? Кто изображал героя? Я или ты? Не хочешь завтра идти в институт, слюнтяй, не ходи. Обойдемся. Катьку попрошу — сходит, она баба бедовая, ничего не боится. Позвони только: так и так, медвежья болезнь одолела, даже сплю, дескать, в обнимку с унитазом, придет жена товарища…

За дверью, прижав покрасневшее ухо к щели, исходила жалостью и гневом Елена Ефимовна. Ей хотелось распахнуть дверь и, величественно выпрямившись, появиться на пороге. Почему в институт должна идти жена Володдьки? Разве у Окунева нет своей подруги и помощницы? За нужной Панкратову бумагой пойдет она, только она!

Но непонятный страх сковал руки и ноги, затуманил голову, перехватил дыхание. Будто позорный ужас передался ей от мужа.

— Не надо, — безвольно возразил Окунев. — Пойду сам!

— Вместе со мной, — обрадовался Федорчук. — И не пойдем — поедем. Сын «тачку» купил — отвезет…

На следующий день Никита Савельевич, превозмогая желание обернуться и оглядеть подступы к институту, вошел в подъезд. Федорчук с сыном остались в машине, отслеживая поведение немногочисленных прохожих…

— Мы посоветовались и решили порекомендовать вам четырех сотрудников, занимающихся темой Иванчишина…

Платонов был сегодня на удивление энергичен, будто принятое решение поможет ему ликвидировать все задолженности и проблемы, сотрясающие институт. Брюшко перетянуто ремнем, перхоть убрана с плеч пиджака, лысая голова вздернута в поднебесье. Говорит, будто читает научный доклад, жестами подчеркивая наиболее значимые места… Неужели, непонятно?… Могу повторить…

— … единственная просьба: об изобретении — ни слова, ни намека. С писакой — простите за неловкое слово, к вам оно не относится — тиснувшего дурацкую заметку в газету, мы разберемся…