Неопалимая купина - [7]

По Руси что ветер засвистал,

Освещал свой путь двойной луною,

Пасолнцы на небе засвечал.

Шестернею в полночь над Москвою

Мчал, бичом по маковкам хлестал.

Вихрь-витной, гулял я в ратном поле,

На московском венчанный престоле

Древним Мономаховым венцом,

С белой панной — с лебедью — с Мариной

Я — живой и мертвый, но единый —

Обручался заклятым кольцом.

Но Москва дыхнула дыхом злобным —

Мертвый я лежал на месте Лобном

В черной маске, с дудкою в руке,

А вокруг — вблизи и вдалеке —

Огоньки болотные горели,

Бубны били, плакали сопели,

Песни пели бесы на реке…

Не видала Русь такого сраму!

А когда свезли меня на яму

И свалили в смрадную дыру —

Из могилы тело выходило

И лежало цело на юру.

И река от трупа отливала,

И земля меня не принимала.

На куски разрезали, сожгли,

Пепл собрали, пушку зарядили,

С четырех застав Москвы палили

На четыре стороны земли.

Тут тогда меня уж стало много:

Я пошел из Польши, из Литвы,

Из Путивля, Астрахани, Пскова,

Из Оскола, Ливен, из Москвы…

Понапрасну в обличенье вора

Царь Василий, не стыдясь позора,

Детский труп из Углича опять

Вез в Москву — народу показать,

Чтобы я на Царском на призоре

Почивал в Архангельском соборе,

Да сидела у могилы мать.

А Марина в Тушино бежала

И меня живого обнимала,

И, собрав неслыханную рать,

Подступал я вновь к Москве со славой…

А потом лежал в снегу — безглавый —

В городе Калуге над Окой,

Умерщвлен татарами и жмудью…

А Марина с обнаженной грудью,

Факелы подняв над головой,

Рыскала над мерзлою рекой

И, кружась по-над Москвою, в гневе

Воскрешала новых мертвецов,

А меня живым несла во чреве…

И пошли на нас со всех концов,

И неслись мы парой сизых чаек

Вдоль по Волге, Каспию — на Яик, —

Тут и взяли царские стрелки

Лебеденка с Лебедью в силки.

Вся Москва собралась, что к обедне,

Как младенца — шел мне третий год —

Да казнили казнию последней

Около Серпуховских ворот.

Так, смущая Русь судьбою дивной,

Четверть века — мертвый, неизбывный

Правил я лихой годиной бед.

И опять приду — чрез триста лет.

19 декабря 1917

Коктебель

СТЕНЬКИН СУД

Н.Н. Кедрову

У великого моря Хвалынского,

Заточенный в прибрежный шихан,

Претерпевый от змия горынского,

Жду вестей из полуношных стран.

Всё ль как прежде сияет — несглазена

Православных церквей лепота?

Проклинают ли Стеньку в них Разина

В воскресенье в начале поста?

Зажигают ли свечки, да сальные

В них заместо свечей восковых?

Воеводы порядки охальные

Всё ль блюдут в воеводствах своих?

Благолепная, да многохрамая…

А из ней хоть святых выноси.

Что-то, чую, приходит пора моя

Погулять по Святой по Руси.

Как, бывало, казацкая, дерзкая,

На Царицын, Симбирск, на Хвалынь —

Гребенская, Донская да Терская

Собиралась ватажить сарынь.

Да на первом на струге, на «Соколе»,

С полюбовницей — пленной княжной,

Разгулявшись, свистали да цокали,

Да неслись по-над Волгой стрелой.

Да как кликнешь сподрушных — приспешников:

«Васька Ус, Шелудяк да Кабан!

Вы ступайте пощупать помещиков,

Воевод, да попов, да дворян.

Позаймитесь-ка барскими гнездами,

Припустите к ним псов полютей!

На столбах с перекладиной гроздами

Поразвесьте собачьих детей».

Хорошо на Руси я попраздновал:

Погулял, и поел, и попил,

И за всё, что творил неуказного,

Лютой смертью своей заплатил.

Принимали нас с честью и с ласкою,

Выходили хлеб-солью встречать,

Как в священных цепях да с опаскою

Привезли на Москву показать.

Уж по-царски уважили пыткою:

Разымали мне каждый сустав

Да крестили смолой меня жидкою,

У семи хоронили застав.

И как вынес я муку кровавую,

Да не выдал казацкую Русь,

Так за то на расправу на правую

Сам судьей на Москву ворочусь.

Рассужу, развяжу — не помилую, —

Кто хлопы, кто попы, кто паны…

Так узнаете: как пред могилою,

Так пред Стенькой все люди равны.

Мне к чему царевать да насиловать,

А чтоб равен был всякому — всяк.

Тут пойдут их, голубчиков, миловать,

Приласкают московских собак.

Уж попомнят, как нас по Остоженке

Шельмовали для ихних утех.

Пообрубят им рученьки-ноженьки:

Пусть поползают людям на смех.

И за мною не токмо что драная

Голытьба, а казной расшибусь —

Вся великая, темная, пьяная,

Окаянная двинется Русь.

Мы устроим в стране благолепье вам, —

Как, восставши из мертвых с мечом, —

Три угодника — с Гришкой Отрепьевым,

Да с Емелькой придем Пугачем.

22 декабря 1917

Коктебель

КИТЕЖ

1

Вся Русь — костер. Неугасимый пламень

                                                  Из края в край, из века в век

Гудит, ревет… И трескается камень.

                                                  И каждый факел — человек.

Не сами ль мы, подобно нашим предкам,

                                                  Пустили пал? А ураган

Раздул его, и тонут в дыме едком

                                                  Леса и села огнищан.

Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров —

                                                  Народный не уймут костер:

Они уйдут, спасаясь от пожаров,

                                                  На дно серебряных озер.

Так, отданная на поток татарам,

                                                  Святая Киевская Русь

Ушла с земли, прикрывшись Светлояром…

                                                  Но от огня не отрекусь!

Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,

                                                  Но цепь и грань нужны ему.