Неоконченный роман одной студентки - [33]

— Пожалуйста, коллеги, обратите внимание, — начал свои пояснения искусствовед, — Как мы говорили, до этой статуи не зарегистрировано ни одного изображения богини в обнаженном виде и вдруг… эта совершенная, пространственно столь естественная, такая человеческая нагота, что явно говорит о наличии какой-то конкретной модели! Разве это не есть необъяснимый революционный акт, причем в то время, когда данная сто лет назад Периклом свобода духа уже была сильно ограничена? А согласно новейшим исследованиям, статуя датируется точно тем годом, в котором коллега побывала у Праксителя…

— Но она вовсе не похожа на меня! Неужели я такая толстая? — воскликнула будущий историк, сбросив с себя халат и встав рядом со статуей. В этот день ей вообще везло на раздевание — то в одном веке, то в другом.

От неожиданности ученый форум, вынужденный сравнивать современную женскую красоту с красотой, что была запечатлена резцом мастера двадцать восемь веков назад, застыл, обратившись в живописную скульптурную композицию.

— Но вы смотрите и на богиню! — крикнула Циана. — Вы только посмотрите на ее зад! А живот, разве у меня такой живот?

— Безобразие! Кощунство! — взорвалась ассистентка искусствоведа. Наверняка она никогда не посмела бы встать в таком виде рядом с какой бы то ни было статуей.

Однако мужчины все еще не могли выйти из состояния оцепенелости, они продолжали сравнивать, не решаясь вынести приговор, и эта нерешительность, по всей видимости, была вызвана тем, что настоящий эстет попросту не может отвергнуть ни один из этих чудесных и в то же время таких различных образцов красоты. Да и вообще, как объективно сравнить благоуханную, возбужденную водными и воздушными ваннами бело-розовую плоть с любым мрамором, даже если его коснулась рука Праксителя?

Первым пришел в себя шеф искусствоведов.

— Пра… Пра… Пракситель все же… Я хочу сказать, что великий скульптор, к счастью, остался верен эстетическим канонам своего времени.

— Ну конечно, — согласилась Циана. — Иначе как он сбудет свою статую! Он же сам мне это сказал! Значит, убедились, что это за революция? Мне можно одеться, или еще смотреть будете? — засмеялась она под дюжиной пар глаз, устремленных на нее, и испытывая не меньшее торжество, чем, вероятно, сама Фрина, когда адвокат раздел ее перед афинскими судьями.

— Безобразие! — не сдавалась истеричная ассистентка искусствоведа. — Так вести себя в обществе великих мужей человечества!

Очевидно, она имела в виду не своих коллег, а Праксителя и его компанию, поэтому звонкий ответ Цианы прозвучал еще более кощунственно:

— С удовольствием уступаю их вам, коллега. Идите и сами убедитесь, что великое и смешное уже тогда шли рука об руку. И только красота способна подчинить себе все. Но этого вам, кажется, не понять.

— Перестаньте! — прикрикнул на нее шеф кафедры искусствоведения, желая непременно закончить свое высказывание. — Все мы знаем, что подлинное искусство не является точным отображением действительности. Оно не копирует, а создает параллельную жизни действительность.

— Значит, ничто не мешает нам сосуществовать параллельно и в будущем, — заключила Циана, затянув потуже пояс халата и похлопав Афродиту по пухлому плечу.

Однако в желании посмеяться и над своими судьями, она забыла, что находится в двадцать четвертом веке, и снисходительно-иронически похлопала по плечу не настоящую статую, а ее изваянную лазерными лучами голографическую копию. Рука ее беспрепятственно проникла в эту достоверную по объемам, форме и цвету, но все же абсолютно бесплотную параллельную действительность, и это ее испугало.

— Извините!

— Давайте прекратим дебаты! — счел за лучшее профессор-эллинист перед лицом все же не самой Клио, изящной музы истории, а языкастой ее последовательницы. — Коллега, означает ли ваше «извините», что вы наконец-то осознали свои проступки?

— Да, — ответила все еще напуганная Циана, склонив очаровательную головку.

— Хорошо. Тогда какие выводы вы предложите нам сделать, как вы сами оцениваете исполнение поставленной перед вами задачи? Естественно, мы можем и сами принять решение, но научный демократизм обязывает нас сначала выслушать ваше мнение.

Это было жестоко, требовать от нее немедленных обобщений и выводов, но комиссия явно спешила.

— Итак? — неумолимо поторопил девушку профессор-эллинист.

Девушка неуверенно замямлила, будто ей попался самый трудный вопрос на экзамене:

— Э-э, во-первых… во-первых, коринфское вино нельзя пить неразбавленным. Они его пили с ключевой водой.

— Достаточно! — остановил ее профессор знакомым тоном, который по обыкновению предвещал самую плохую отметку. И он торжественно выпрямился: — Коллеги, совершенно ясно, что заключение, к которому мы пришли в ходе предварительных консультаций, абсолютно правильно. Имеются ли возражения против того, чтобы немедленно уничтожить все записи, доставленные студенткой из этой злополучной командировки, и вообще всю информацию, связанную с этой историей, в памяти всех, кто к ней причастен?

— Но почему? — спросила Циана, и ее вопрос повис в воздухе.

Профессор снова сделал над собой усилие, чтобы сохранить самообладание.